— Ты, Борис Алексеевич, сейчас вылитый римский сенатор в тоге! — рассмеялся князь Дмитрий.
— Что ж! — согласился боярин. — Ведь и я латинские книги читывал, Знаю, любили римляне бани, случалось, полдня в оных проводили. Но термы те были каменные, ад наши, русские, с веничком и духовитей и слаще. Братец-то твой молодшенький так уж веничком постарался, размял все мои косточки! — Борис Алексеевич ласково потрепал мокрые кудри младшего Голицына и добавил: — А рука-то у тебя, Миша, уже силой наливается, по своей спине чую.
— Да мне уже тринадцатый год пошел, скоро вместе с братцем в поход на крымцев пойду! — выкрикнул Мишутка, но, увидев, как недовольно нахмурился старшой брат, добавил с горячностью, глядя прямо в глаза боярину: — Все одно пойду! Князь Василий Васильевич, главный воевода, ведь не только Дмитрию, но и мне двоюродным братцем приходится, чаю, возьмет меня в поход!
— Ишь какой горячий! Да ты, чаю, еще и барабанную солдатскую науку не прошел, а уже в поход рвешься? Как, Иоганн, ведает наш князюшка барабанную науку? — Борис Алексеевич знал немца еще по Чигиринским походам и своим старым наездам в Богородское и боле всего ценил его за умение знать цветные водки, до коих и сам был охоч.
— Что ж, князь Борис, из нашего вьюноши знатный воин выйдет: на коне ездит что твой татарин, стреляет и из лука и из пистолей, а этим летом я его и мушкетерской науке обучил: биться на шпагах и попадать в цель из мушкетона за сто шагов! — Немец говорил прямо, без лукавства.
— Да я ведь тебя, Иоганн, не для того к мальцу приставил, чтоб пальбе учить, а дабы вокабулы немецкие познать! — рассердился Дмитрий Михайлович, чувствовавший после кончины отца особую ответственность за младшего брата. И, обратясь к Мишутке, спросил гневно:
— Писать-читать по-немецки-то умеешь?
Мишутка уныло наклонил голову, но признался честно:
— Говорить говорю, — азбуку ведаю, но пишу плохо.
— Отчего ж так? — гневался братец. Но Мишутка еще ниже склонил голову — не мог же он выдать тайну учителя, что тот, как старый ландскнехт, ловко ставил свою подпись под жалованьем, но на письмо был туп.
— Да будет тебе, Дмитрий, экзамен в бане устраивать! — добродушно рассмеялся боярин. И, обратясь к испуганному немцу, молвил милостиво: — А не осталось ли у тебя, Иоганн, можжевеловой, коей ты в прошлый приезд потчевал?
— Есть и можжевеловая, и рябиновая, и клюквенная, и смородинная! — весело вмешался уже одетый ключник. — Да и стол уже давно накрыт, матушка княгиня велела звать разговеться.
— И то правда, Ермолаич! Ведь ныне Рождество, пора и разговеться, и кутью попробовать! — согласился боярин, и вскоре все уже скрипели валенками по узкой тропинке, ведущей к боярским хоромам меж высоких сугробов.
Мишутка по чину шел последним. Выглянувший в это время из-за туч месяц озарил своим сиянием заиндевевший дом, который показался отроку неким сказочным дивом. И тревожная мысль, что скоро он и впрямь покинет этот дом и расстанется и с маменькой, и с сестрами, и с немцем-ученым, и с верным Ермолаичем, так его поразила, что он даже задержался на минуту, пока звонкие голоса с крыльца и оклик старшего брата не заставили его побежать вприпрыжку навстречу рождественскому празднику.
Рождественскую службу отстояли в маленькой домашней церковке. Стояли чинно: в первом ряду — княгиня, боярин и князь Дмитрий, позади Миша с сестрами Александрой и Евдокией, за ними приказчик и ключник с ключницей, дале у входа вся дворовая челядь. Служил отец Афанасий, священник старенький, с седой бородкой, приглашен был в домашнюю церковку покойным хозяином, когда еще токмо поставили боярские хоромы в Богородском.
После молебна князь Дмитрий и княгиня одаряли дворню рождественскими подарками, а Борис Алексеевич — взял Мишу под локоток и сказал весело:
— А ну, молодец, покажи мне твою оружейную палату! Мне о твоем баловстве княгинюшка уже жаловалась!
Увидев развешанное по стенам оружие: сабельки и топорики, Борис Алексеевич хмыкнул — да это же все детское баловство.
Миша перемигнулся с подошедшим немцем и смело заявил:
— Да у меня все настоящее оружие по приказу маменьки в потайной чулан перед вашим приездом попрятали! Но мы с Иоганном тот чуланчик знаем!
— А ну тащите сюда весь арсенал! — весело рассмеялся Борис Алексеевич и скоро рассматривал уже кривую, блестящую острым лезвием турецкую сабельку — ятаган. И молвил в раздумье: — Подумать только, Миша, а ведь это та самая сабелька, которую твой батя еще в первом Чигиринском походе с турецкого паши снял. Турка-то Михаил Андреевич уложил из пистоля, вот и достался ему в трофей сей ятаган. Я тогда еще молодым стольником плечо к плечу с твоим отцом против турок бился и трофей этот хорошо помню! — Боярин с грустью покачал головой и внимательно взглянул на Мишу. Тот стоял перед ним, вытянувшись во фрунт: в одной руке мушкетон, в другой — стрелецкий бердыш, сбоку офицерская шпага, у ног большой турецкий барабан.
— Э, да ты и впрямь аника-воин! — развеселился боярин, любуясь на столь грозную фигуру младшенького Голицына. И, как бы между прочим, предложил: — А ну-ка вдарь в барабан, покажи свое мастерство.
