Генерал БО. Книга 1 - [8]

Политикантишке, как зовут северяне-туземцы ссыльных, не пристало, конечно, рассуждать об обычаях Вологды. Чай тут пьют с блюдечка, при этом свистят губами, словно дуют в дудку. Многие вологжане отрицают носовые платки. Город хлебный, рыбный, лесной. И губернатор граф Муравьев принимает подношения именитого купечества, которое тоже собственно сморкается в руку, но при его сиятельстве вынимает душеный платок.

Это не Москва и не Петербург, где агитаторы, студенты, рабочие, интеллигенты. Тишь и гладь. Северный, суровый, спокойнейший край Вологда, «верный монарху и трехсотлетней династии», как доносит на высочайшее имя губернатор граф Муравьев.

Только мальчишки здесь озорны. Прямо на улице зимами играют в снежки, а летом в лапту и рюхи. И прохожие жалуются на безобразие. А купец Сивожелезов даже вошел с соответствующим заявлением к полицмейстеру Суровцеву.

2.

Все-таки много хлопот губернатору. Со всей империи шлют поднадзорных. Сколько нужно полицейских чинов, чтобы только утрами поверять: — все ли целы.

К Савинкову в дом костела ежедневно приходит стражник Щукин. И каждоутревне говорит: — Здравствуйте, господин Савинков.

— Здравствуй, Щукин.

Переминается у порога дегтем смазанными сапогами Щукин, хмыкает. Он добродушен, это видно по усам.

— Видишь, никуда не убежал.

— Да куда тут, господин Савинков, бежать. Леса. Лесами куда убежишь? Да и бежать чего, живете дай бог всякому. Прощайте, господин Савинков.

— Хочешь покурить, Щукин?

Щукин, смеясь, культяпыми пальцами берет барскую папиросу.

Но только вначале был доволен Вологдой Савинков. Когда отдыхал, когда вернулся голос, после девяти месяцев крепости ставший от молчания похожим на голос кастрата. Теперь всякий шум не казался громовым, как в звенящей тишине каземата. Но скучно становилось в вологодских снегах.

Из колонии дружил с писателем А. М. Ремизовым, который звал ссылку «Северными Афинами», с пушкинианцем П. Е. Щеголевым, с адвокатом В. А. Ждановым, с тихим студентом политехником Борисом Моисеенко.

3.

На святки Вологда покрылась рыхлым одеялом, сквозь которое не пролезть не только человеку, а и белому медведю. В кружащейся белизне стали незаметны белая тюрьма, белые правительственные здания. Все утонуло в снеге. Накрылось тишиной. Только собаки лают по дворам. Над Вологдой висит белая тоска.

— Невыносимо, ребята, сопьемся, онанизмом начнем заниматься — говорит за преферансом Савинков.

Определившимся животом вздыхает Щеголев.

— В театр поедемте.

Но какая тишина. Снег, снег, снег. Огни, лай. Вот и вся Вологда. У извозчиков допотопные сани, расчитанные на вологодские семьи. В восьмером можно садиться. А не втроем, как сели Савинков, Щеголев, Жданов.

В вологодском театре давали «Взятие Измаила». Был буфет с холодными, горячими закусками, водкой, винами. Разбитному лакею Савинков заказывал шампанское.

— Три-с? — откачнулся мальчишка. Спрошу есть ли, вашебродь, мы шампанского много не держим.

После «Взятия Измаила» рассаживались вологжане закусить. Городской голова, земские гласные, чиновники акциза. Сам граф Муравьев для единения власти с народом сел за средний стол.

Разбитной мальчишка подхватив ледяное ведерко с зазеленевшими редерерами тащил, несколько колыхаясь под ношей. — Последние принес вашебродь. — И с безумным грохотом револьверными выстрелами летели вверх мягкие пробки. Залетев в Вологду путалась золотом в бокалах французская влага.

Граф Муравьев вздрогнул. Обернувшись, видит: — политический ссыльный Павел Елисеевич Щеголев отхлебывает редерер!

Наступило замешательство. У хозяина затряслись ноги, замерещилась каторга.

— Как! — кричит граф Муравьев.

В зале столпотворение. Но губернатор уже встал, вместе с ним и начальник канцелярии де сан Лоран и чиновник особых поручений Кукин.

Граф возмущенными шагами идет из буфета.

— Нет, вы только подумайте! Альберт Эмильевич! Неслыханное в государстве… — кричал граф Муравьев де саи Лорану — Ооооо! — задохнулся граф — заготовьте сейчас же бумагу — за демонстративное пьянство ссыльных политических, находящихся под гласным надзором полиции в фойе театра воспрещаю встречи и проводы на вокзалах и пристанях. А за неисполнение, — побагровел губернатор — в уезд! в уезд! — закричал он, топнув ногой в черной брюке с красным лампасом так, что золотое шитье на черном мундире передернулось от невероятного гнева.

4.

Сад нахохлился толстым инеем веток. Крепкая телом Анисья скользит в валенках бесшумно. У Анисьи смешные глаза, как из дрожжей смотрит. Собственно надо бы пощупать, чем дышит эдакая туземная, вологодская башня. Утром, убирая комнату, широко расставляет ноги. Савинков видит, что ноги, как хорошие стулья под дом, на подставу.

Анисью он обнял сзади. Анисья ахнула, зашептав. Но Савинков не слышал. И стало еще скучнее от сугробов, от снеговой тишины, от анисьи-ной любви в валенках.

Идя в глубоких ботах Галкинской-Дворянской, Савинков решил: бежать. Думал в Вологде о многом. Больше всего об одном выстреле. Чувствовал волненье.

В переданном письме описывали, в вестибюль Мариинского дворца вошел высокий министр Сипягин в теплой шубе с воротником. За ним следом в адъютантской форме с пакетом — красивый офицер. Передавая пакет Сипягину от великого князя, офицеръ выпустил пять пуль в министра. Тучный министр Ванновский сбегая лестницей кричал: — Негодяй! Раздеть! Это не офицер, это ряженый!