Генерал БО. Книга 1 - [26]

— Павел Иванович, конечно я подчиняюсь дисциплине и распоряжениям Ивана Николаевича, — он прекрасный организатор, хороший товарищ, но поймите для меня будет ужасно, если и теперь меня обойдут.

— То есть как?

— Вы подумайте, — тихо говорил Покотилов, — хотел убить Боголепова, был совершенно готов, все было решено, я приехал из Полтавы в Петербург, записался уж на прием к нему и вдруг Карпович меня предупреждает. Я стал готовиться на Сипягина, на него пошел Балмашов. Я ездил в Полтаву к Гершуни, просил, было решено — я убью Оболенского, вдруг узнаю, что не я, а Качура, Качура рабочий, ему предпочтение.

Покотилов слишком жарко говорил, слишком близко приближал лицо. На лбу Покотилова от экземы выступили мелкие капли крови.

— Павел Иванович, вы понимаете? Я не могу больше. У меня не хватает сил. Я измучен. Бомба на Плеве должна быть моей. А я вижу, Иван Николаевич относится с недоверием.

— Откуда вы взяли?

— Мне так кажется. Я прошу, поддержите меня. Я буду приготовлять бомбы, но этого мало, я хочу сам выйти, понимаете, сам?

— Понимаю.

— Ну вот. Поддержите? Покотилов положил на руку Савинкова тонкую белую руку.

— Поддержу.

— Ну тогда за успех, — улыбнулся Покотилов. Оба подняли бокалы.

— Вы верите? — сказал Савинков.

— Безусловно, — обтирая губы, проговорил Покотилов, — вы знаете Ивана Николаевича? С ним неуспеха быть не может. Он расчетлив, точен, хладнокровен и очень конспиративен, это важно. Я убежден, что убьем. Только трудно ждать. Я храню динамит. Жить с динамитом в ожидании невыносимо.

— Теперь уж недолго. — Савинкову не хотелось, чтоб Покотилов говорил на болезненную тему тоски ожиданий. — Может перейдем в зал? — сказал он, — а то как бы не показалось подозрительным, сидим вдвоем? Иль может пригласим девочек, вы как?

Покотилов сморщился.

— Не стоит, — сказал он, — я уж хочу ехать, пора, хотя знаете, у меня безсонница, поэтому я и выпил больше обычного. Раньше четырех не засыпаю.

Савинков, проводил Покотилова до двери. Вернувшись, сидел один, допивая бокал, потом закурил и позвонил.

Вошел татарин.

— Кто эта певица, в красном, когда я вошел?

— Шишкина.

— Пригласи ее.

— С гитаристами?

— Нет, одну.

— Могу сказать, что не из таких, понимаете, — фамильярно проговорил лакей.

Савинков смерил лакея с ног до головы.

— Поди и позови. Вот моя визитная карточка. На карточке — «инженер Мак Кулох».

19.

В дверь кабинета ворвалась музыка. На пороге стояла женщина в ярко-красном платье, отделанном золотом, смоляные волосы были заколоты большой, светившейся шпилькой.

Как хорошо воспитанный человек, Савинков встал навстречу. Она пошла к нему, улыбаясь. В дверь вошли два гитариста в цветистых цыганских костюмах. Заперли дверь и в кабинете стало тихо.

— Хотите цыганскую песню послушать? — проговорила низким голосом женщина, обнажая в улыбке яркие зубы.

Она была хорошего роста. Красивые, обнаженные, суглинковые руки. Такое же лицо. Волосы крупные, простой прически, черно-синие, словно конские. Глаза горячие, с чуть растянутым разрезом и в них было словно какое то отчаяние. Может быть женщина была нетрезва. Гитаристы стали в отдалении. Оба черные, кудрявые.

— Очень хочу послушать вашу песню, — проговорил Савинков, целуя руку, всю в кольцах.

Лакей нес шампанское. Другой — фрукты. Следом вошла бедно одетая девушка с корзиной цветов. Савинков собрал красные розы и передал Шишкиной.

— Ой, ой какой барин добрый! — низко прохохотала, имитируя таборных. — вы нерусский?

— Англичанин.

— Ой, шутишь, барин, — прищурила Шишкина глаз — и засмеялась.

— Англичанин купит розу, купит две, а так русские покупают. Да и в кабинет к одному англичанин не зовет. — Отхлебнув полным глотком шампанское Шишкина сказала — Ну что ж, спеть штоль тебе, барину-англичанину.

Она была необычайна. До того много было в ней огня, жизни. А в глазах вместе с огнем билось отчаяние. Шишкина пела сидя. Только отодвинулась от стола. Гитаристы встали по обе стороны. Она в красном. Гитаристы в разноцветном. Сначала ще-мительно заиграл, топая ногой, один. Другой подхватил пронзительный мотив, но чересчур рвал гитару, было слышно, как хватаются струны и что-то дребезжит. Шишкина вздохнула, вдруг кабинет наполнился сильной, придушенной нотой, хрипловатого голоса. Но это показалось. Шишкина пела полней. Голос гремел в зеркалах. Она пела совсем невесело:

«Скажи мне что-нибудь глазами, дорогая»

И от неученого пенья Савинков чувствовал, как пробегает по коже мороз. Глаза Шишкиной полузакрыты, руки сложены. Последние слова песни произнесла пленительно, словно вырвала их из груди и перед ним положила. Сидела не шелохнувшись, пока гитары доигрывали акомпанимент, жалобно переходя в минор из мажора.

— Чудесно — проговорил Савинков. Окна кабинета занавешаны. Но Савинков знал, за окнами уж светло. Шишкина что-то сказала гитаристам по цыгански. Кивнули головами. И вдруг ударили с вскриками. Она, покачиваясь на стуле, содрогаясь от выкрикиваемых, выговариваемых нот, пела старое, древнее, может быть индийское.

Все плыло плавкими, легкими переплавами. Песня, Шишкина, гитаристы. Странно было, что взрослому человеку в кабаке захотелось плакать.