Генерал - [26]

После взятия высоты стало известно, что там располагался командный пункт вражеской пехотной дивизии.

Глава одиннадцатая

1

Поздним вечером легковая машина с потушенными фарами неслась по дороге. На небе не было ни луны, ни звезд, но снежный покров высветлят темноту, дорога виделась хорошо, и водитель чувствовал себя уверенно.

Рядом с водителем сидел пожилой человек в серой каракулевой папахе и в белом полушубке. Это был командир соединения генерал Евгений Иванович Черепанов. На заднем сидении, один, зорко оглядываясь по сторонам, сидел его адъютант.

Все трое молчали. Временами, когда машина ныряла в рытвины, ровный гул мотора сменялся надсадным ревом; затем рев стихал, и под ровное, убаюкивающее гудение Черепанов, откинувшись на спинку сидения, закрывал воспаленные от бессонницы глаза. Водителю и адъютанту казалось, что он дремлет; они не решались заговорить, чтобы не мешать ему: генерал уже двое суток не смыкал глаз, пусть хотя бы вздремнет по дороге.

Однако генерал не спал, это только так казалось шоферу и адъютанту. Нервное возбуждение мешало ему не только уснуть, но и задремать; он думал о действиях вверенных ему войск, стараясь извлечь уроки на будущее, на самое ближайшее будущее, не говоря уж об отдаленном.

Соединение генерала Черепанова в целом успешно действовало в наступательной операции Сталинградского фронта. Тем не менее, не обошлось без заминок, и Черепанов получил серьезное замечание командующего армией. И надо считать, что ему еще повезло в том смысле, что задержка не оказала отрицательного влияния на общее развитие операции.

Но Черепанов очень переживал случившееся, и особенно обидно было, что выговор он получил в самом начале успешно начавшегося боя, на командном пункте армии, в присутствии множества старших и младших по званию и положению начальников и командиров. По плану операции большая часть его соединения и стрелковый корпус, стоявшие во втором эшелоне, вводились в бой сразу после того, как будет прорвана первая линия вражеских укреплений, для развития наступления.

Все ждали этого момента.

И вот этот момент наступил. Черепанов передал танковым частям приказ: «Вперед!» и припал к стереотрубе. Он видел, как поднялась наша пехота, как на правом фланге появилась волна наших танков. Но на левом фланге, где должен был идти отдельный танковый полк, танков не было видно. Текли минуты, а полк не показывался. Что это значит? Чем вызвана задержка?

Командующий армией обернулся к нему:

— Черепанов, где же твои танки? Должны они выполнять приказ или нет? Что у тебя творится?

Черепанов не знал, что ответить. У него никогда ничего не «творилось», а всегда и все делалось точно и в срок. Он попросил разрешения выехать на исходные позиции танкового полка и помчался туда сломя голову. Каково же было его удивление и возмущение, когда он увидел, что машины еще только заправляются горючим! Правда, заливают его в запасные баки. Но почему сейчас, когда уже началось наступление? Почему не заранее? «Командира полка — ко мне!»

— Вы понимаете, что делаете? — встретил он взволнованного подполковника… Конечно, тот понимал. Но горючее подвезли с опозданием. Почему же с опозданием, почему не сообщили об этом?

Слушать объяснения он не стал. Армейские части теснили противника, и тут самое время было подкрепить к танками, развить успех, и много стоила каждая потерянная минута.

— Немедленно в бой! Немедленно!

Подполковник откозырял, повернулся, побежал к своим командирам.

Танки, один за другим, едва отнимали от баков шланг, срывались с места и, перестраиваясь на ходу, уносились вперед.

Только видя этот лихой выход танков, Черепанов немного отошел сердцем. Пожалуй, танкисты и не виноваты, подумал он, но виновника я найду и взгрею!

Всю свою сознательную жизнь Черепанов провел в армии, с первых дней войны он сражался на фронте. Не раз его части оказывались в сложном положении, но никогда не бывало такого, чтобы он задержался хоть на миг, если получил приказ.

Задержка — это срыв замысла, срыв операции, это — сотни новых жертв. Недопустимы задержки! Особенно сейчас, когда мы наступаем.

… Взвизгнули тормоза, машина резко остановилась.

— Вы только гляньте! — удивленно воскликнул шофер.

Адъютант выхватил пистолет, Черепанов от толчка подался вперед, выпрямился.

— Что случилось?

— Заяц… — Шофер показывал рукой вперед. Большими прыжками по белому снегу скакал в сторону от машины серый заяц. Ни генерал, ни адъютант зайца не заметили, а он уже слился вдали с темной землей.

— Чуть не задавил косого, — извинительно сказал шофер.

Генерал промолчал, не стал делать замечания водителю, остановившему машину посреди степи из-за какого-то зайца. Но адъютант рассердился на водителя не на шутку, и, не будь рядом старшего, сказал бы ему пару теплых слов. Поднимать такой шум из-за пустяка?

Но водитель и сам расстроился; действительно, что случилось? Было из-за чего всполошиться. Недаром ни генерал, ни адъютант и ухом не повели на его возглас. Еще хорошо, что не рассердились.

Между тем, хотя генерал не сказал ни слова водителю по поводу непредвиденной остановки, он думал о непосредственности водителя и не осуждал его за это, скорее напротив. На бесконечных фронтовых дорогах люди видели столько трагичного, ужасного, и даже в самые благополучные дни, вот как сейчас, перед их взором мелькало столько машин, орудий, повозок, танков, что появление среди всего этого чисто военного подвижного бытия беззащитного живого существа воспринималось как событие, и генерал вовсе не удивился по-детски радостному возгласу водителя, увидевшего зайца. Возглас был вполне естественным. В людях не умерло ни сострадание, ни доброта, ни тоска по мирной жизни, и они способны радоваться и зиме, и лету, и безобидной пичужке, и появлению этого смешного зайца — среди войны… Это хорошо, это значит — не очерствели мы, думал генерал.