Гегель: краткое введение - [18]

Но на проверку вывод Поппера оказывается не таким обоснованным, каким выглядит на первый взгляд. Во-пер­вых, приведенные им цитаты взяты не из собственных работ Гегеля, а из студенческих записей его лекций, опублико­ванных уже после смерти философа. Причем издатель в предисловии поясняет, что внес определенное число изме­нений в их содержание. Во-вторых, по крайней мере одно из режущих слух любого либерала утверждений переведе­но не совсем верно. Речь идет о цитате «Государство — это шествие Бога в мире», ее более точным переводом будет следующий: «Пути Господни в мире таковы, что государ­ство существует». Это высказывание равнозначно утверж­дению, что существование государств в некотором смысле есть часть божественного плана. В-третьих, для Гегеля «государство» означает не только «правительство»: он распространяет это понятие на всю общественную жизнь. Поэтому его похвалы адресованы не правительству, отдель­но от народа, а всему обществу в целом. В-четвертых, эти цитаты необходимо дополнить другими, поскольку Гегель часто сначала брал один какой-либо аспект предмета ис­следования в его крайней форме, а потом сопоставлял его с другим. Так, вышеупомянутые высказывания Гегеля о го­сударстве продолжают замечания, сделанные ранее: «...право субъективной свободы составляет поворотный и центральный пункт в различии между античностью и Но­вым временем» и далее: «Это право в его бесконечности ...сделано всеобщим действенным принципом новой фор­мы мира». Далее мы встретим такой вывод философа: «Все дело в том, чтобы закон разума и закон особенной свободы взаимно проникали друг в друга...». Более того, Гегель настаивает на том, что с точки зрения правосознания за­коны не имеют никакой сдерживающей силы, пока не ста­новятся общеизвестными: «Развешивать законы так высо­ко, чтобы их не мог прочесть ни один гражданин, как это делал тиран Дионисий, или похоронить их в пространном научном аппарате ученых книг, сборников, отклоняющихся от решений суждений и мнений, обычаев и т.п., да еще все это на чужом языке, так что знание действующего права становится доступным лишь тем, кто подходил к нему с достаточной образованностью, — все это одинаково не­правомерно». Этих же проблем Гегель касается, критикуя реакционного писателя фон Галлера, отстаивающего докт­рину того, что сила создает право, которую впоследствии использовал и Гитлер. Гегель пишет: «Ненависть к закону, праву, выраженному в законе, есть тот признак, по которо­му открываются и безошибочно познаются в их подлинном выражении фанатизм, слабоумие и лицемерие добрых на­мерений, во что бы они ни рядились». Защищая право и закон столь решительно, трудно быть сторонником тотали­тарного государства с его тайной полицией и диктатурой.

Использование необычных для описания государства ре­чевых оборотов и идея о разумном выборе, как о един­ственном основании истинной свободы, вне всякого сомне­ния оставляют простор для неверного истолкования взгля­дов Гегеля в пользу тоталитаризма. Но также несомненно и то, что это именно неверная интерпретация. Мы доста­точно подробно рассмотрели взгляды Гегеля на конститу­ционную монархию, свободу слова, власть закона и суд присяжных и разъяснили его позицию. Дело в том, что Гегель относился к разуму серьезнее, чем любой из нас. Когда кто-то говорит нам, как наиболее рационально решить государственные дела, мы считаем, что он выражает свое личное мнение, но есть и другие люди, выражающие со­всем другие точки зрения по этому вопросу. Что касается того, какая позиция самая «разумная», то, поскольку никто на этот вопрос ответить не может, просто забудем о нем и будем руководствоваться своими личными симпатиями. Итак, когда Гегель говорит о «почитании» государства или о свободе, реализуемой в рационально организованном го­сударстве, мы склонны относить его высказывания к госу­дарству в нашем представлении — порою прямо противо­положном гегелевскому. Понятие «разумного государства», выдвинутое философом, вполне объективно и весьма спе­цифично. По его мнению, такое государство действительно должно было выбираться индивидами для повиновения ему и защиты его интересов, потому что они искренне согласны с его принципами и находят удовлетворение в том, чтобы являться частью такого государства. Ни одно разумное го­сударство, согласно Гегелю, не могло бы так поступить со своими подданными, как фашистский и сталинистский ре­жимы. Здесь мы встречаем явное противоречие. Так, по­скольку в гегелевском разумном государстве интересы личности и коллектива находятся в гармонии, в этом госу­дарстве невозможны как конфликт между государственны­ми целями и интересами его отдельных подданных, так и безжалостное попрание прав последних.

На все эти доводы ответом современного читателя, ве­роятно, будет: «Да, но...». «Да» — в знак того, что сам Гегель не был сторонником тоталитаризма. «Но» — при такой интерпретации Гегель оказывается необычайным оптимистом касательно возможности гармонии в отноше­ниях между людьми, и даже еще большим в плане расхож­дения с реальностью, если он действительно верил, что гармония достигнута в описываемом им государстве. Пос­леднему утверждению, по-моему, суждено остаться без ответа. Если принять гегелевскую идею государства как достойную обоснования, то разумное государство должно отличаться от современных ему государств. Государство же, описываемое философом, конечно, не имеет коренных от­личий от государств, существовавших в то время. Наиболее правдоподобно следующее объяснение: он был слишком консервативен или излишне осторожен для того, чтобы отстаивать идеи, радикальные по отношению к той полити­ческой системе, в условиях которой он жил и занимался преподавательской деятельностью. Сказать, что Гегель пре­следовал единственную цель — угодить королю Пруссии, было бы совершенно неправильно. Возможно, справедли­во лишь отметить, что Гегель смягчил радикальность своей философской системы, чтобы избежать гнева прусского ко­роля (равно как и остальных германских правителей).