Гец фон Берлихинген с железною рукою - [9]

Входит Гец.

Гец. Ваш отрок снова здесь. Он едва мог слово промолвить от голода и усталости. Моя жена кормит его. Насколько я мог понять — епископ не хочет выдать моего слугу, он хочет, чтобы были назначены имперские комиссары, которые в определенный день разберут дело. Будь что будет, Адельберт, вы свободны! Я ничего больше не требую, кроме вашего рукопожатия, как доказательства того, что впредь вы ни тайно, ни явно не будете оказывать помощи моим врагам.

Вейслинген. Вот рука моя. Пусть с этого мгновения дружба и доверие будут между нами нерушимы, подобно вечному закону природы. Позвольте мне здесь же взять и эту руку (берет руку Марии), а с нею и обладание этой благородной девицей.

Гец. Могу я сказать за тебя — да?

Мария. Если вы скажете это вместе со мною.

Гец. Хорошо, что на этот раз нам на руку одно и то же. Ты не красней! Твой взгляд — лучшее доказательство. Значит — да, Вейслинген! Дайте друг другу руки, и я скажу — аминь! Друг и брат мой! Благодарю, сестра! Ты умеешь не только прясть лен. Ты ссучила нить, которой изловила эту райскую птицу. Тебе как будто не по себе, Адельберт? Чего тебе не хватает? Я совершенно счастлив, я только во сне мог мечтать об этом, теперь вижу наяву, а мне все еще кажется что я сплю! Ах, сон мой сбылся! Я видел сегодня ночью, что я даю тебе мою правую, железную руку, а ты так крепко схватил ее, что она, как сломанная, выпала из поручней. Мне стало страшно, на этом я проснулся. Мне б заснуть снова, и я б увидел, как ты приставил мне новую, живую руку. Ты смотри тотчас поезжай и приведи свой замок и поместья в порядок. Ты запустил их из-за проклятого двора. Надо позвать жену мою. Елизавета!

Мария. Как радуется брат мой!

Вейслинген. И все-таки я могу с ним поспорить о том, кто счастливее.

Гец. Ты чудесно заживешь.

Мария. Франкония — благословенная страна.

Вейслинген. И я могу сказать, что замок мой расположен в благословеннейшей и живописнейшей местности.

Гец. Можешь сказать — я подтверждаю! Там течет Майн, над ним полого возвышается гора, одетая пашнями и виноградниками и увенчанная замком. Затем река круто огибает подножие замка. Окна большой залы выходят прямо на воду — вид на многие мили.

Входит Елизавета.

Елизавета. Что тут происходит?

Гец. И ты дай руку и скажи: «Да благословит вас бог!» Они — жених и невеста.

Елизавета. Так скоро!

Гец. Но не совсем неожиданно.

Елизавета. Любите ее всегда так же, как в дни жениховства! И будьте так же счастливы, как крепко вы ее любите.

Вейслинген. Аминь! Другого счастья я и не желаю.

Гец. Жених наш, милая жена моя, совершит маленькое путешествие. Ведь большие перемены всегда ведут за собой много мелких. Он сначала удалится от епископского двора, чтоб эта дружба остыла понемногу. Затем он вырвет свои поместья из рук корыстолюбивых арендаторов. И… Идем сестра, идем, Елизавета! Оставим его одного. Его отрок, наверное, привез ему тайные известия.

Вейслинген. Ничего такого, что вы не могли бы знать.

Гец. Не надо, не надо. Франкония и Швабия! Вы теперь породнились ближе, чем когда-либо. Теперь мы будем держать князей в ежовых рукавицах!

Все трое уходят.

Вейслинген. Отец небесный! За что ты уготовал такое блаженство мне, недостойному? Сердце мое переполнено. Как мог я зависеть от жалких людей, над которыми думал властвовать, от взора князей, от льстивых похвал! Гец, дорогой Гец, ты вернул меня мне самому, а ты, Мария, довершила мое душевное перерождение. Я чувствую, что я свободен, как птица в воздухе. Я не хочу больше видеть Бамберга, я хочу порвать все те постыдные связи, которые унижали меня. Сердце мое ширится. Да, это не мучительное стремление к недоступному величию. Воистину — лишь тот велик и счастлив, кому нет нужды властвовать или повиноваться, чтобы стать кем-нибудь!

Входит Франц.

Франц. Да благословит вас бог, ваша милость. Я привез вам столько приветов, что не знаю, с которого начать. Бамберг и весь край на десять миль кругом шлют вам тысячекратный привет. Да благословит вас бог!

Вейслинген. Добро пожаловать, Франц. Что ты еще привез?

Франц. При дворе и повсюду — все заняты вами так, что и рассказать невозможно.

Вейслинген. Это недолго будет продолжаться.

Франц. До тех пор, пока вы живы, а после смерти — память о вас будет сиять ярче, чем медные буквы на надгробной плите. Как все приняли к сердцу вашу беду!

Вейслинген. Что сказал епископ?

Франц. Он так жаждал все знать, что мешал мне отвечать настойчивой поспешностью своих вопросов. Кое-что он уже знал — Фербер, ускользнувший при Гослохе, привез ему эту весть. Но он хотел знать все. Он опасливо спрашивал, не ранены ли вы. Я сказал: «Он цел и невредим от самой макушки до ногтя мизинца на ноге».

Вейслинген. Что сказал он о предложениях?

Франц. Сначала он все хотел отдать — и отрока, и еще сверх того денег, чтобы только освободить вас. Но когда узнал, что вы освободитесь и без того и что лишь слово ваше будет залогом за отрока, он решил повременить. Он дал мне сотню поручений к вам, но я их все перезабыл. Это была длинная проповедь на тему — я не могу обойтись без Вейслингена.

Вейслинген. Придется привыкнуть.

Франц. Что вы хотите сказать? Он говорил мне: «Пусть поспешит, все ждут его».