Где живут счастливые? - [33]

Столько лет... Детский гематолог Надежда Константиновна Тимофеева пришла в московскую Морозовскую больницу пятнадцать лет назад. Полная сил, энергии, желания помочь страждущим детям. А дети смотрели на нее грустными глазами, поворачивали свои бледные личики к окошку, за которым буйствовала жизнь, и — молчали. Дети вообще в основной молчат, если тяжело больны. Она приносила им альбомы с красками. Рисуйте! Рисовали. Но в рисунках тех совсем не было ярких красок. Дети боялись яркого, как боятся солнечного света привыкшие к темноте. Здесь, в казённых стенах, на простынях со штампами Морозовской больницы, с окном, из которого виден один только однообразный пейзаж, и жили её Настеньки, Славики, ее Ванечки и Машеньки. Совсем маленькие звали её тетей, постарше — тетей Надей, а разумненькие — Надеждой Константиновной. Они лежали, бывало, подолгу, а когда состояние острого лейкоза удавалось снять, их выписывали домой, а место в палате с начищенным до зеркального блеска кафелем занимали другие дети. А те, домашние, звонили. Ниточка не обрывалась, она просто становилась длиннее. И Надежда, как опытный диспетчер, владела ситуацией детских забав, приключений, открытий мира, шалостей и обид. Она регулировала это движение детской жизни, руководила им, вглядывалась в него и жила им. Тогда еще светлокудрому Руслану оставалось жить полгода...

Всё складывалось хорошо. Закончен институт. Есть любимая работа, замужество. А вот и главное событие: маленькая точка под сердцем, способная изменить её жизнь, определить в ней особый, великий, материнский смысл. Удивительно: один ребенок из небытия готовится к встрече с жизнью, другой, вкусив крошечный, всего-то в пять лет. кусочек этой жизни, готовился уйти в небытие. Совсем немного оставалось одному, и совсем немного другому.

Она зашла утром в палату к Руслану, привычно достала из-под одеяла его ладошку, нащупала пульс. Но, взглянув на мальчика, поняла: до вечера не доживет. Через два часа на громыхающей каталке накрытое простыней тело увезли в анатомичку. Это был первый умерший в её отделении. А под сердцем бился и заявлял свои права тоже — первый. Наутро он испугался Надиной беды и раздумал встречаться с жизнью. Пожилая акушерка только руками развела:

- Вам бы, милочка, поспокойней быть. Разве можно всё принимать так близко к сердцу...

С тех пор эти два события завязались в один тугой узел. Память не отделяла их один от другого и сослужила недобрую службу в будущем. Спустя время у неё в отделении умирает ребёнок, а ночью она вновь повторяет уже проторенный однажды путь: скорая, врач, вразумляющий быть поспокойнее, отчаяние, рвущее на части сердце, потому что вновь только что зародившаяся жизнь обрывается, не выдержав чужой смерти. После нескольких попыток прорваться к материнскому назначению, она понимает, что ей эту вершину не одолеть. Понимает как врач, что надеяться ей уже не на что. И ещё понимает: надо уходить из отделения. Ей не привыкнуть к грохоту каталок, стремительно уносящих детей в вечность, ей не одолеть науки «быть поспокойнее», не отделить себя от работы. Напротив, нити её личной жизни и её работы переплелись так премудро и так насовсем, что только рвать их, рвать с болью и окончательно. И она рвёт. Уходит из отделения. Была и ещё одна причина. Работая с детьми, больными лейкозом, она приобрела опыт и много полезных наблюдений, требовавших времени, чтобы в них разобраться, основательно их изучить. Она берёт тайм-аут.

В НИИ общей генетики Академии наук СССР она получает блестящую возможность осмыслить всё пережитое в отделении, вплотную заняться экологией лейкозов. Наука ревнива и не терпит соперничества. Она эгоистична и не терпит посягательств на свою свободу. Надежда Константиновна не думала о вероломстве. Незадавшаяся семейная жизнь пошла науке на пользу. Всё своё время доктор Тимофеева отдавала ей, хотя не проходило дня, чтобы она, мысленно не пробежала по палатам, не погладила по головкам своих Машенек и Дашенек. А на деле, завидев вдалеке медсестру детского гематологического отделения, старалась свернуть в проулок или перейти на другую сторону. Не расспросов боялась - новостей. А жизнь шла, и расставляла всё по своим, обозначенным ею, местам.

Она назвала собаку Бетси. Собака была холёная, что называется, голубых кровей, и только гадать оставалось, каким образом попала она в питомник на их кафедру. Сидела она в клетке с каким-то особенным, изысканным достоинством, не обращая никакого внимания на скулящих, воющих и таких же обречённых на опыты, как и она, собратьев.

Отдай мне её, дядя Саш, - попросила у сторожа вольера.

Да бери, жалко что ли... Одной больше, одной меньше.

Они быстро полюбили друг друга. Быстро сошлись в характерах. Утром Надежда убегала в институт, а Бетси терпеливо ждала её, коротая время в собачьих раздумьях о превратности собственной жизни. А вечером... О, эти чудные прогулки вдвоём! Бетси ждала их с нетерпением. Но, как воспитанная собака, не позволяла себе бросаться хозяйке под ноги, торопить, нервничать — ждала. А уж на улице позволяла себе порадоваться! Она бегала по скверику перед домом, кружила вокруг Надежды, благодарно заглядывала ей в глаза. «Какая красавица!» — восхищались соседи. Но и здесь Бетси была на высоте, комплименты не развращали её, а накладывали дополнительную ответственность.