— С курами работать тоже ничего, не плохо, правда, Женя? — сказала Руфа. — Только утки лучше.
Но Женя посмотрела на нее невидящими глазами и вдруг вышла из брудерной. Она почувствовала, что задыхается от жары и от какой-то тяжелой мысли.
«Не настоящий… Не такой, как ты думаешь. Ты каждому слову веришь, веришь, всю жизнь веришь. А потом видишь, что верил, потому что человек-то как настоящий! А он только… как настоящий. Вот страшно-то! Неужели и это возможно?»
— Женя, что с вами? — Пожаров вышел следом, подошел к ней, заботливо заглянул ей в лицо. — Вам дурно?
— А вы, Аркадий Павлович, вы настоящий? — Женя пристально глядела на него своими золотисто-карими глазами. — Вы живой?
— Ем, пью, хожу по земле, люблю — значит, живой! — засмеялся Пожаров. — А вы как считаете?
— Не знаю. Не знаю… Не разобралась еще.
— Вот что! — Пожаров был уязвлен. — Конечно! Барышня собирается в вуз, а вместо этого идет на птичник ухаживать за утками. Где логика? Не мудрено, если что-то в голове и смещается. Был простой, ясный путь — школа, вуз, работа в Москве, аспирантура, может быть… Светлая, культурная городская жизнь — и вот! Все почему-то нужно сломать, испортить, запутать.
— Да вам-то что? — оборвала его Женя. — Я свою судьбу ломаю, не вашу.
— А может быть, и мою.
— Как это?
— Вдумайтесь в то, что я вам скажу. Каждая семья — это отряд, который борется в жизни за свое благополучие плечом к плечу…
— Только за свое благополучие?
— Не перебивайте. И надо, чтобы отряд этот был сильным. Понимаете? И вот прикиньте: вы — педагог, директор школы. Ваш отец — директор совхоза. Я — главный зоотехник, заместитель директора. А потом и сам…
— И сам директор?
— А как же? Видите, какая перспектива создается? Я много думал об этом. Так все складно получается! Вы будете за меня держаться…
— А вы за моего отца, — усмехнулась Женя. — Очень складно. Только знаете, мне все это не подходит.
— Почему?
— Да потому, что я не люблю вас. И никогда не буду любить.
— А разве это самое главное?
— Для меня — да. И оставьте меня в покое — раз и навсегда вам говорю.
— Утят сколько будете брать? — К ним подошла дородная женщина с румяным лицом, в голубом платке на седеющих волосах. — Тысяч тридцать?
— Восемнадцать довольно! — ответил Пожаров, небрежно улыбнувшись. — Шесть человек в бригаде, по три тысячи на человека. Мы ведь только начинаем.
— Поздненько спохватились. Пойдемте!
— Но я надеюсь, что вы, Женя, еще продумаете все как следует и не сделаете этого рокового для нас с вами шага. Я говорю о вузе.
Сказав это, Пожаров быстро зашагал вслед за женщиной в голубом платке.
«Для нас с вами»? — повторила Женя. — Удивительный человек! Вот уж правда — плюй в глаза, а ему все божья роса».
А Пожаров шел впереди — своей мелкой легкой походкой, складный, щеголеватый.
Ветерок шевелил его маслянистые черные кудри и трепал копчик его пестрого галстука. Женя смотрела ему вслед и вдруг ей стало казаться, что внутри этого человека работает какой-то механизм, хорошо прилаженный, хорошо смазанный.
Этот механизм заставляет его двигаться, говорить, ходить своей семенящей походкой. Механизм вместо сердца…
— Тьфу, бредни! — Она тряхнула головой. — Руфа, а почему только восемнадцать тысяч? Может, побольше возьмем?
— Весь район столько писем не получает, — сказал парнишка-почтальон, выгружая корреспонденцию на дощатый столик, — сколько вы. И о чем это люди вам пишут?
Вера с улыбкой, не торопясь начала разбирать конверты — серые, голубые, с каемочками, с картинками…
— Обо всем пишут, — ответила она с несколько самодовольной улыбкой, — совета просят. Спрашивают, как это я рекордов добилась, что я для этого делала. Вот один тут прямо пишет: «Как это бывает, что вдруг живет и живет человек, а потом взлетит, как ракета…» А разве это вдруг? Живет человек да работает, работает так, что себя забывает и сил не жалеет. Ну, и результаты получаются. А то, вишь ты, быстрый какой — «вдруг»!
Вера открыла одно письмо, другое, третье. Белокурый парнишка с любопытством смотрел на нее.
— А то еще и другие письма… Ну, про это тебе знать неинтересно. Седлай своего коня — и айда.
Парнишке было именно интересно, что в этих, других, письмах. Но ничего не поделаешь, пришлось сесть на свой старенький велосипед и ехать дальше.
Вера читала письмо за письмом. «Напишите, какой рацион…», «Напишите, какой наивысший привес…», «Сообщите, можно ли растить уток, если водоема нет…», «Посоветуйте, как сделать брудер…»
Но вот… «Дорогая Вера Антоновна, сообщите, есть ли у вас семья, муж, дети? Если вы свободны, напишите мне. Я плотник, бригадир, хочу жениться…»
Опять! Она усмехнулась. Еще один жених. Почти дня не проходит, чтобы не предлагали ей руку и сердце. А когда выпадает такой день, что ни одного письма с предложением, Вера уже считала этот день пропавшим. Сколько же у нее женихов по всей области!
Она встала, заглянула в зеркальце, висевшее на стене, поправила волосы.
— Ничего, еще не так прогремлю, — сказала она в зеркало, — не только плотники да трактористы — министры писать будут!
И призадумалась: «А отвечать кто?.. Опять Никанор Васильевич или Пожаров? Вот другой раз и хочется кому-нибудь написать хорошее письмо, а как подумаешь, что увидит человек, какой у меня почерк… Нет, уж лучше совсем не отвечать. А учиться, учиться — это надо. Это и дурак поймет, что надо».
