Где твой дом? - [28]

Отец так крепко поддержал Аню, что больше никто и не спорил. Только младший братишка Колька поддразнил потихоньку:

— Ути-ути! — и засмеялся,

Трудней всего пришлось с Катей Валаховой. Пухлая, румяная, с маленьким носом, зажатым толстыми щеками, с высоко выписанными бровями, которые придавали лицу слегка удивленное выражение, Катя никак не могла решиться сказать «да» и отказаться тоже не могла. Она была круглая сирота, и бездетная вдова Ксения Соколова, одна из лучших доярок совхоза, взяв Катю в дочки, всю жизнь боялась, как бы не обидеть ее. С детства закармливала ее, пичкала и тем и другим — как бы Катенька не проголодалась. И поработать боялась заставить — как бы не устала сиротка Катенька. И задумываться ей ни о чем не позволяла — как бы не загрустила сиротка Катенька.

— Ведь мы все вместе работать будем, — уговаривала ее Руфа, — соглашайся, Катюха!

— Не суметь мне… Не справиться! — испуганно глядя на подруг темно-голубыми круглыми глазами, слабо сопротивлялась Катя.

— Да мы же помогать тебе будем!

— Ну ладно. Пойду. Только у мамы спрошусь.

— Но ведь ты же взрослая, школу окончила!

— Все равно. Если мама не захочет…

— А если захочет, то пойдешь?

— Пойду. Только у меня ватника нету. Что я — хорошее пальто трепать буду? И платья у меня все хорошие. Мама заработала, а я трепать буду? Нет, не пойду.

И так без конца. То пойду, то не пойду. И уж когда всей только что организованной бригадой навалились, да еще и мама Ксеня помогла, — Катя окончательно согласилась.

Утиное дело в совхозе пошло в гору. Для Веры Грамовой отстроили новый птичник, а старый, маленький, отдали Руфе Колокольцевой.

Вот тут Женя узнала, что такое работать вилами, вычищая старую подстилку, и что такое мозоли на руках, и как болит поясница от усталости. Иногда казалось, что никаких сил больше нет, что сейчас она выпустит вилы из рук и повалится на пол. Но гордость и самолюбие держали ее. «Руфа не падает, и я не упаду. Аня не падает, и Клавка не падает, и я не упаду».

И выдерживала. А потом открыла новость — оказывается, не ей одной трудно.

— Ой, девчонки! — проныла как-то Клава Сухарева. — Сил нет, поясница ноет.

— Ишь ты! — усмехнулась Руфа. — А у меня, думаешь, не ноет?

— А у меня, думаешь, не ноет? — отозвалась Фаинка. — Даже в глазах темно.

Женя облегченно вздохнула. А она-то думала, что только ей тяжело. Значит, не так уж она слабее других?

А тут еще Фаинка высказалась:

— Смотрите на Каштанову. Директорская дочка, а вкалывает что надо. И в глазах у нее не темнится. А вы уж заплакали, принцессы на горошинах.

«Спасибо тебе, Фаинка! Ты и не подозреваешь, как поддержала сейчас директорскую дочку!»

Возни было немало. Пока вычистили загоны, пока все побелили известкой да постлали чистую подстилку… И вот наконец настал день — они едут за утятами.

Женя первая вызвалась ехать с Руфой в инкубаторную. Во-первых, чем меньше быть дома, тем лучше. Во-вторых, интересно, что это за инкубаторы такие и как это утята в этих инкубаторах выводятся. И в-третьих, а вдруг где-нибудь на дороге встретится человек, который не уходит ни на один день, ни на один час из сердца, из памяти…

— Кого-нибудь еще нужно, — сказала Руфа. — Катя ты не поедешь?

— Не знаю… — отозвалась Катя, — ты считаешь — надо?

Но в это время к машине подошел Пожаров.

— Я поеду! — весело, будто объявляя радостную для всех новость, сказал он. — Я же ведь зоотехник все-таки, должен помогать!..

Девушки волновались — как-то они справятся? Как-то довезут целых восемнадцать тысяч утят? Восемнадцать тысяч крохотных живых комочков!

— Привезем, ничего, — сказала Руфа и полезла в кузов.

Женя стала карабкаться вслед за ней.

— На колесо ставь ногу, — помог ей шофер, — теперь вот на эту планочку…

— Товарищи, в чем дело? — закричал Пожаров. — Женя, идите в кабину! Что ж это такое — они в кузове, а я в кабине, на что это похоже!

— Вы старше нас по чину, товарищ зоотехник, — уже из кузова ответила Женя. — Вам так и полагается.

Женя и Руфа переглянулись и рассмеялись. Шофер дал газ.

— Ох ты, ну и качает же здесь, — Женя старалась не слишком ударяться о борта, — а я и не знала.

— Ты еще многого не знаешь, — прогудела Руфа.

Женя опять засмеялась:

— Ты очень много знаешь! Подумаешь — дед с бородой! А правда, Руфа, скажи, — Женя уселась поудобнее, — как это ты умеешь быть такой спокойной? Всегда ты спокойная. И на экзаменах, бывало, все волнуются, а ты даже и бровью не дрогнешь. Урок не выучишь — и тоже не волнуешься. Вот в институт хотелось тебе — я же знаю, как тебе хотелось! А не поехала, и хоть бы что…

Руфа, чуть прищурившись, глядела на убегающую в кусты дорогу.

— И вот теперь — за такую ответственную работу взялась, Ну, если мы этих хлипких утят не довезем — что тогда? Если они у нас сразу подохнут?.. Да мало ли что! А ты сидишь и только розовеешь, как заря, и горя тебе мало.

— А где горе-то? Горя-то еще нету. Ведь они еще не подохли у нас.

— Да я не про то. Я про твое спокойствие, про твою невозмутимость. Почему ты никогда не волнуешься, никогда не рассердишься, не закричишь? Каменная ты, что ли?

— А кто тебе сказал, что я не волнуюсь? — ответила Руфа. — Я просто не люблю, когда люди кричат. Поэтому и сама не кричу.