Где светло - [3]

– Все это логично, – сказал вдруг Охане, – а как вы объясняете аналогичные проблемы у хахаффов океана Амундсена? У них-то с пресной водой все в порядке?

– В порядке, – мрачно ответил кто-то из зала, – только они от нее бегают как от чумы. Сидят в середине океана и честно отвечают, что не желают терять голову, а вовсе намерены еще пожить в свое удовольствие. Было не меньше десяти случаев, когда престарелый хахафф и хотел уже выбраться на нерест, но не справлялся с течением реки.

Охане сощурился, став совершенно похожим на хакасскую каменную бабу.

– А… по времени в двух океанах… это произошло одновременно?

– Нет, – ответили несколько голосов сразу, – в океане Хейердала началось раньше. На несколько лет, если быть точными.

– Последний вопрос, – подумав, сказал Охане, – как соотносятся поэтические школы двух океанов?

– Хиасс – последний живой поэт, – сказала женщина из переднего ряда, – теоретически у хахаффов бывают два-три всенародных поэта в поколении. Они передают мастерство ученикам, когда находят способных. Хиасс, насколько нам известно, сам давно готов к нересту. Он ждет талантливую молодежь.

– А молодежи никакой не видать, – прорезюмировал Охане, – благодарю вас. Я должен обдумать все услышанное.

* * *

Только через пару недель он счел возможным вернуться к тому, что считал узловой проблемой хахаффов.

– Хиасс, – спросил Охане, уважительно проскальзывая под брюхом старого поэта, – я многое обдумал и полагаю, что должен задать вам ряд невеселых вопросов. Быть может, нам стоит сделать нашу беседу не столь громкой для ваших товарищей?

– Это нетрудно сделать, – ответил хахафф и вильнул хвостом, притормаживая. Стая проследовала вперед, оставляя за собой в воде эхо болтовни и обсуждений, зачем человек секретничает со стариной Хиассом – видать, не так уж тот и обезголосел, что надзеркальники возятся с ним.

– Хиасс, друг мой, – мягко сказал Охане и продемонстрировал высшую степень участия, готовность нести хахаффа на себе, – Хиасс, о чем было ваше последнее стихотворение?

– Я поклялся не повторять его, – печально ответил хахафф.

– Быть может, я угадаю? Вам останется лишь сказать – «да» или «нет».

Хиасс не выразил ни согласия, ни отказа. Его плавники на миг ощетинились, но покорно прижались к телу.

– Вам трудно говорить об этом, я знаю, – мягко сказал Охане, – но поверьте мне, друг мой, человеку тоже знакомо горе.

– Какому возрасту хахаффа соответствует ваш возраст? – тихо спросил Хиасс.

– Мне сорок два года. Брачный возраст у людей наступает в половине этого срока, смерть приходит, обычно, через такой же срок, – ответил Охане.

– Насколько мне известно, нерест у человека не связан со смертью, – уточнил хахафф.

– Не прямо, но связан, – задумчиво ответил Охане, – организм человеческой самки необратимо изменяется после созревания нескольких икринок; теряет силы и привлекательность. Самец человека после созревания икры навсегда меняет образ жизни. Большинство людей вынуждены оставлять стаю на большую часть времени, поскольку каждая созревшая икринка требует кормления и заботы … до становления взрослой особи. Родительство – это шаг и к смерти, и к бессмертию одновременно.

– Бессмертию? – переспросил Хиасс.

– Биологическое бессмертие – это продолжение себя в детях. Социальное бессмертие – продолжение своего дела, например, в учениках. Личность, к сожалению, на бессмертие не способна.

– Пфиа ушла к истоку, не дождавшись моей готовности, – горько сказал Хиасс, – я оплакивал ее… Я не знал, что поэма получит такой резонанс… Я не предполагал.

– Но разве после нее вы не пели ничего? «Прощание с любимой» только в мире людей переведено на восемнадцать языков, и, насколько мне известно, на три языка других рас. Позднейших ваших стихотворений люди не слышали. Но я рискну предположить, что последней вы спели хулу смерти.

Хиасс растопырил плавники, широко открыл рот и раздул жабры. Охане немного отстал, устало думая о том, что трансфер, видимо, оказался слаб и ему сейчас достанется на орехи.

– Да, – наконец сказал Хиасс.

Они долго молчали, плавно двигаясь между тугих струй холодного арктического течения.

– Почему личность должна быть принесена в жертву всеобщему? Почему каждый должен умереть, чтобы жили все? – горько спросил гигантский лосось, – неужели и вы, зазеркальщики, не нашли ответа?

– Когда я был мальком, – медленно сказал Охане, – дед брал меня с собой на лов лосося… Мои предки, как и большинство хищников, питались рыбой. И до сих пор во время нереста и человек, и медведь, и волк выходят на берег и ждут. Лососи идут вверх по течению, перепрыгивая пороги. Их столько, что вода кипит их телами. Они торопятся, выталкивая слабых и уставших на берег. Кажется, что море пытается втиснуться обратно в реку. Каждый из них погибнет, но каждый торопится подняться выше, чтобы отметать икру в лучших заводях… Мой дед говорил, чтобы я учился их отваге. Великолепному презрению к смерти. Идти смерти навстречу ради чего-то большего… непросто. Особенно с поврежденным плавником. Я тогда не вполне понял, о чем он говорил. Только много лет спустя, когда дед уже давно умер, я осознал – стремление сохранить жизнь любой ценой разрушает личность, а готовность пожертвовать ею – сохраняет. Это удивительно, но работает.