Где папа? - [3]

И цифры, да.

Отметки, счета, даты, ценники, головоломки-судоку наконец! Когда она убегает на кухню после ссоры с папой, то считает там до десяти, а то и до двадцати. Когда варит яйца, считает секунды. Чтобы уснуть, считает до ста. А когда стирает, для развлечения (честное слово!) возводит числа в квадрат.

— Дай мне, — говорит иногда, — твой учебник по алгебре. Задачки пощёлкаю.

Она и утешает меня всегда цифрами: «Когда тебе стукнет двадцать, тебе на всё это будет плевать». И ещё: «Если бы ты занималась собой, то вполне могла бы убрать пять лишних сантиметров с талии». А вот ещё: «Не хочешь есть? Ну тогда три ложки каши и пять — творога. И четыре черносливины. И я от тебя отстану».

Она считает, что мы с папой не слишком приспособлены к жизни. Пропали бы без неё однозначно. Ирка вот из маминой опеки вывернулась. Мама, конечно, считает, что Ирка всё делает неправильно: и готовит не так, и работает не там, а уж про Костю лучше молчать. Но всё-таки мама допускает, что Ирка без неё худо-бедно справляется. А мы с папой — как птенцы с вечно открытыми ртами.

Нас даже в магазин послать нельзя. Принесёт папа пакет с помидорами, а мама поставит его на стол и начнёт перебирать и ворчать:

— Вот заразы! (Это она о продавщицах.) Накидали гнилья. Обманули такого порядочного мужчину! Видят, что не разбирается, и кидают в пакет всякую дрянь…

— Вот, Муськин-Пуськин, — папа поднимает палец, — я, между прочим, порядочный мужчина. И неважно, что эти помидорцы я сам выбирал…

Человек, который распрямляет стальные клетки

А я вот не считаю, что папа не приспособлен к жизни. Нет, ну конечно, он явно не спец в вопросах, где что купить, и в основном парит в облаках, придумывая свои рассказики.

Но он умеет делает такое, что не умеет никто.

Помню в детстве такую игрушку. Я её ненавидела.

Сложенная клетка. Сверху ручка. Дёргаешь ручку резко вверх. И клетка распрямляется. Становится объёмной. Тогда можно открыть дверцу и посадить туда игрушечную птицу. Кажется, у птицы на пузике есть то ли кнопка, то ли рычажок, и она может петь.

Мне было страшно смотреть на эту игрушку, которую на моих глазах распрямляли одним движением. Потому что я была уверена: когда-нибудь эта клетка сама сложится обратно и придавит птичку.

Моя школа — как клетка, которая всё время складывается. Каждый день происходит что-то такое, что может раздавить. Только не получится у клетки меня раздавить. Потому что рядом папа, и он ловит клетку за ручку, едва она начинает складываться. И спасает меня.

Такой вот он, мой папа. Просто Маленький Великанчик.

Хлеб-с-Вареньем

Меня он зовёт Муськин-Пуськин. А я его — Хлеб-с-Вареньем.

Ночью я смотрю канал MTV. Клипы. Смотрю внимательно, чтобы запомнить: есть личности покруче моих одноклассников. Личности, которые уже чего-то добились в жизни.

И тогда, на фоне этих ярких, красивых людей, которые так умело поют и двигаются, меркнут звёзды моего класса — Фокс, Алаша и остальные.

Как-то я пыталась объяснить маме, зачем смотрю MTV. Она засмеялась и посоветовала смотреть канал «Культура». Мол, те, кого показывают по «Культуре», добились гораздо большего, чем те, кто кривляется и поёт по MTV.

Я пробовала, но там показывают совсем старых дядек, пожилых мушкетёров или завывающих усатых поэтов, которые устраивают творческие вечера, а старые тётеньки с фиолетовыми волосами, в малиновых платьях и с брошками на широкой груди, хлопают им со слезящимися глазами.

Вся эта компания не перекрывает Фокса и Алашу.

Так вот, когда я смотрю ночью клипы, приходит папа. Он долго щурится со сна на экран, потом ворчит:

— Тьфу, надо же, какую гадость показывают! (Это про Леди Гагу в одних трусах, но в кепке.)

А потом спрашивает неуверенно:

— Муськин, а у нас нечего поесть-то?

Я достаю ему хлеб, открываю банку клубничного конфитюра или абрикосового джема, и тогда он говорит:

— О!

И намазывает варенье на хлеб. И жуёт, всё так же щурясь на экран. А потом крышкой от банки закрывает голову Леди Гаге. Получается инопланетянин в трусах. Она бегает по сцене, а папа водит по экрану крышкой, и мы оба смеёмся.

А потом он намазывает второй бутерброд, и я вспоминаю того маленького мальчика, который спрашивал у папы, хватит ли ему двух бутербродов.

И у меня каждый раз дрожит сердце от любви к папе. Тогда я понимаю, что у меня есть силы идти завтра в школу, и отправляюсь спать.

— Спокойной ночи, Хлеб-с-Вареньем! Не забудь экран протереть, а то утром нам достанется.

Часть 3

Плохая новость

После разговора с мамой я повесила трубку. В ушах ещё звучал её голос, звенели её слёзы.

«Бабушка», — вспомнила я. И позвонила.

— Лизочка, — тихо сказала бабушка, — на сколько его забрали?

Я растерялась и прошептала:

— На пять лет.

— Ой…

Бабушка словно зажала себе рот. Послышался стук — упала трубка.

— Лиза! — крикнул дедушка. — Что ты ей сказала?

Я повторила.

— Ну зачем ты?

Прежде чем он бросил трубку, я услышала: «Погоди, погоди, солнышко, это какая-то ошибка!» (это он бабушке).

Тут я совсем растерялась, окончательно. Что я должна была сказать? Как сообразить, что надо сказать другое?! Зачем он дал ей взять трубку? Как он может…

И тут до меня дошло. Что от моей новости бабушке может стать плохо. Так плохо, что хуже не бывает, что даже думать об этом страшно. И я буду виновата.