Где пальмы стоят на страже... - [15]

Купаться я не хотел даже под угрозой порки. В первый день, в модных тогда трусиках из шерстяной байки, я дошел со всеми до первой волны, однако сам не знаю, что со мной вдруг случилось, но я так испугался и стал так орать, что даже пример моего старшего брата, которому я тайно завидовал, не мог заставить меня ступить хоть шаг в эту живую, движущуюся воду. Как будто это грозило мне верной смертью, карой, местью какой-то со стороны этого загадочного моря, такого свинцового и злого под серым зимним небом, такого всклокоченного, так глухо ворчащего непонятные угрозы. Я и сейчас еще боюсь моря… А тогда я его возненавидел, да так, что и гулять по пляжу мне не нравилось, даже в чудесном обществе папы, теперь такого разговорчивого. Другие пускай гуляют — я оставался на заброшенной площадке перед домом, в обществе нескольких скучных деревьев и желтой травы, в беседах с муравьями и в мечтаниях. А уж если идти на берег, то я предпочитал грязный берег канавы, где рабочие могли защитить меня от любой опасности. Папе это не очень нравилось, нет, ибо, будучи сам когда-то рабочим и добившись повышения ценою громадных усилий и, один бог знает, каких еще жертв, он считал, что рабочие — неподходящая компания для сына какого ни на есть, но все же негоцианта. Но мама вмешалась со своим теперешним усталым «оставь его!», как выздоравливающий больной, впервые в жизни со своими настроениями и вкусами; и так я по целым дням толкался, пачкая полы моей рубашонки в кучах земли по краям канавы, среди рабочих.

Я жил грязный. Много даже раз под длинной рубашонкой не было на мне штанишек, чтобы прикрыть всё что полагается, и я увлеченно закалялся, задирая спереди рубашонку, чтоб зимний ветерок попал в живот. Мама очень на это обижалась, но не набраться было штанишек, которые все сушились во дворе под слабым солнцем. И вот из-за этого-то обстоятельства я и возненавидел Святую Деву Кармскую, считавшуюся моей покровительницей. Понимаете, мама взяла с собой в Сантос эту старую картину, про которую я уже рассказывал и с которой она никогда не расставалась, и когда я так нескромно задирал рубашонку, она мне грозила этой красавицей: «Сыночек, закройся сейчас же, как некрасиво! Смотри: твоя покровительница смотрит на тебя со стены!» Я взглядывал на красавицу из Кармо на стене и опускал рубашонку, не вполне убежденный, очень сердясь на эту хорошенькую святую, с вечной ее улыбкой и с этими пухлыми розовыми руками. И, недовольный, шел играть на берег канавы, во всем обвиняя эту старинную картину. Я возненавидел мою святую покровительницу.

И вот однажды, уж сам не знаю, что это на меня вдруг нашло, — взрыв какой-то, я даже не задумался ни на минуту: бросил игрушки в грязь, пустился бегом домой, сначала заглянул, нету ли мамы. Нету. Пошла на пляж с папой и Тото. Только кухарка в кухне возилась с печкой, ничего не замечая, болтая с соседской служанкой. Можно! Я вошел в столовую, торжественно, невероятно храбрый, героически, как человек, решившийся всё потерять, но обрести свободу. Взглянул прямо в лицо, с гневом, святой моей покровительнице, — святая, да, в этом не было сомнения, глаза так нежно улыбались, глядя на меня. Задрал рубашонку как мог и, выгнув свой маленький живот, показался ей нагишом. «Смотри! — шипел я. — Смотри хорошо! Поняла! Хорошенько, будь любезна!» И я выгибал спину так, что чуть не свалился и не сломался.

Но ничего не случилось, я так и думал, что ничего не случится… Моя покровительница с картины продолжала смотреть на меня, улыбалась, глупая, и ничуть не сердилась. И я вышел твердым шагом, почти без угрызений совести, трепеща таким возвышенным чувством собственного достоинства, что даже решился один дойти до начала пляжа. Тут сидели, беседуя, рыбаки, и я тотчас же затесался между ними — защита все же. И все они были женаты, у всех были дети, и они по-пролетарски оставляли их в покое и не приставали и по-пролетарски шутили с сыночком «сеньора доктора», папы то есть, который, к счастью, как раз не имел никаких ученых степеней.

И надо же так случиться, что один из рыбаков, которые тут сидели, только что поймал трех чудесных морских звезд и подбрасывал их на ладони, подставляя солнышку. И меня охватил просто болезненный восторг от вида этих морских звезд. Рыбак заметил в моих глазах страсть и, не имея, видно, терпения быть добрым подольше, разом и грубо подарил мне все три.

— Возьми, малыш, — сказал он без подготовки, — морская звезда приносит удачу.

— А что такое удача?

Он быстро взглянул на товарищей, не умея объяснить, что же такое удача. По все ждали объяснения от него, и он сказал резко и неуверенно:

— Удача — это когда у человека все есть: здоровье, деньги…

И закашлялся, утомившись. Потом, взглянув на меня равнодушно-ласково, прибавил, уже тверже:

— Высуши их хорошенько на солнце — удачу приносит.

Ну, мне было не до благодарности, я как луч света помчался домой — спрятать мои морские звезды. Все три выложил на солнце, на заднем дворе, там, у стены, куда никто не ходит, и, счастливый, но в беспокойстве, побежал играть на свою канаву. Но какая уж тут игра! Мне каждую минуту хотелось взглянуть на моих морских звезд, и я, быстрей даже, чем луч света, несся домой, где сушились обожаемые хранительницы моей удачи. Счастье было так велико и желание высказать свой восторг тоже, что даже папа обеспокоился моим отсутствием аппетита за обедом. Но я не хотел рассказывать. Это был секрет ото всех, тайное оружие против всех и всего, в особенности против Тото, который будет завидовать, и против мамы, когда она скажет, что я грязный, — не знаю, нет, по крайней мере, она должна же будет воскликнуть настоящее: «Ах!»… и даже, может быть, споткнется от удивления! Мои морские звезды были спрятаны и там, у стены, приносили мне удачу. Обедать? Зачем обедать? — они мне давали всё, питали меня, разрешали копаться в грязи, а если моя святая покровительница захочет наказать меня за то, что я задирал рубашонку, мои морские звезды меня спасут и ее накажут, побьют даже… да… То есть сильно не нужно, а легонько, чтоб не испортить ее хорошенькое личико на картине, только чтоб показать ей, что у меня теперь есть удача, есть защита, и в ней я больше не нуждаюсь, вот!.. Ах, как обожал я моих морских звезд!.. Но нельзя было встать из-за стола во время обеда, чтоб пойти на них полюбоваться, Тото может последовать за мной и еще попросит одну для себя — нет уж, никогда!