...Где отчий дом - [9]
Как только с церемонией поклонов и рукопожатий покончено, нас сажают к огню, не забыв предложить мне кожаное седло.
— Может быть, тебе низко? Старик говорит, что у них есть чурки.
— Мне очень удобно.
Расторопный Илико снимает с нашей ослицы груз и седло и привязывает ее возле загона. Собаки окружают ослика и неуклюже заигрывают с ним. Их крупные глуповатые морды выражают умиление и интерес. В точности такой, какой выразила я, когда в первый раз увидела это очаровательное создание с выпачканным сметаной храпом.
Илико приносит воду в кувшине и подает вафельное полотенце, удивившее меня белизной. Поодаль Джано с Дурмишханом потрошат форель. Затем из хижины приносят две глиняные сковородки. На одной из них Дурмишхан раскладывает рыбу, другой прикрывает сверху; это сооружение зарывают в угли, наливающиеся жаром при каждом порыве ветра. Джано достает из корзины большой бурдюк.
При виде бурдюка с вином мне делается не по себе. Своего рода фобия: когда знакомые зовут нас с Игорем в гости, я умоляю их не ставить на стол ничего спиртного.
В сгустившихся сумерках приступаем к ужину. Душистый шашлык, форель, запеченная в глиняных сковородках, овечий сыр и легкое, чуть отдающее смолой вино из бурдюка. Вместо тарелок перед нами лежат крупные листья инжира, вместо бокалов грубо обработанные бычьи рога.
Мужчины пьют, немногословно переговариваясь и обмениваясь тостами. Джано переводит мне обрывки разговоров. Иногда Дурмшнхан наклоняется ко мне и на своем немыслимом русском говорит что- то. Поначалу каждая его фраза для меня ребус, загадка, но постепенно я подбираю к ней ключ.
— Что за странное у вас имя — Дурмишхан? Вы, наверное, хан Дурмиш?
— Нэт! — горячится он и опаляет меня возмущенным взором.— Нэт! Я Дурмишхан! Дурмишхан я! А ты?
Он скалит в улыбке крупные желтые зубы и окидывает меня тем взглядом, который заставил меня насторожиться при нашей первой встрече. В общении Дурмишхан производит впечатление нервного, легко возбудимого человека. Чем азартней он говорит, тем заметней его красный задыхающийся рот скашивает вправо, чуть ли не на щеку. Старик Илья изредка одергивает его негромко оброненным словом. Тогда Дурмишхан виновато косится на меня и умолкает, прерывисто дыша.
Илико, стоя на коленях у костра, поворачивает нанизанные на прутик кусочки мяса. Прутик лежит поперек двух рогатин, воткнутых в землю. Жар костра неравномерно опаляет его, и от Илико тре буется умение и расторопность.
Ночь, сгущаясь, отнимает у нас сперва далекие горы, а потом и ближние горы, и ивовую пойму речушки, и заросли терновника — отнимает все, оставляя только зыбкое, отвоеванное костром пространство. В его свете розовым перламутром поблескивает растянутая на доске баранья шкура.
Ветер приносит грибное дыхание леса, теребит пламя костра, загибает края инжировых листьев. В него, как во влажную салфетку, завернуто воспоминание о дожде.
Бурдюк возле Джано уморительно похож на пригревшегося у огня пузатого карлика.
— Ты не жалеешь, что пришла сюда?
— Жалею?! Я в восторге! Как жаль, что я не понимаю по-грузински. О чем вы сейчас говорили?
— Да так, пустяки...
— Переведи, пожалуйста.
— Я спросил, из какой они деревни.
— Ты хочешь сказать, что не был знаком с ними раньше?
— Не ближе, чем ты.
— Неужели, Джано?
Пожимает плечами.
— А что тебя удивляет?
— Я-то решила, что вы старые друзья! С ними так славно. Они такие заботливые, добрые. Я люблю их! Скажи им, что я их люблю.
— Пей поменьше. Ты не обязана пить наравне с нами.
— Не бойся, мне просто хорошо...
Молодой Илико, ходивший куда-то, возвращается и садится к костру. Встретив мой взгляд, он улыбается детски застенчивой улыбкой и опускает голову. Старик спрашивает его о чем-то, Илико отвечает.
— У них два дня назад собаки передрались,— разъясняет мне Джано.— Вожака чуть не загрызли...
Загон с овцами дышит сухим и пахучим теплом; изредка оттуда доносится блеяние — то нежное, то хрипло-басовитое. Поодаль от костра полукругом лежат собаки и жмурятся на нас.
Илико не отрывает глаз от пляшущего пламени. Он неразговорчив, как его дед, за весь вечер не сказал пяти сдов.
— О чем задумался, Илико? — спрашиваю я.— Устал?
Молча кивает головой.
— Влюбился! — осклабился Дурмишхан.— Туристка полюбил...— И, мешая русские и грузинские слова, брызгая слюной и подсобляя себе руками, Дурмишхан рассказывает, как неделю назад в эту долину прикатили туристы на трех мотоциклах, все в железных шапках, во — котлы на головах, хоть лобио в них вари; в очках на полморды, страх, а не люди; в штанах, ей-богу, парня от девки не отличишь,— Палатки вон там у ручья поставили. Не туда смотришь, во- он, где ива серебрится, там поглубже. В первую же ночь купаться полезли нагишом! На берег выбежали...— Старик негромко прерывает Дурмишхана и недовольно хмурит брови.— На следующее утро пришли, попросили барана продать. Большие деньги предлагали. Он не разрешил,— Дурмишхан кивает на старика.— Уперся, и хоть тресни! А когда не вышло, решили они выкрасть барана. Что было! Что было! Одного чуть собаки не порвали. Художник он был, Шакро звали, все фотоаппаратом щелкал. Подкрадется, когда не ждешь, и щелкнет. Особенно Илико нашего много нащелкал. Очень он их девкам приглянулся... Так Шакро этот пришел перед отъездом ругаться. Как ни обзывал: и деревенщина-то мы, и не грузины — закон гостеприимства забыли. Мы, говорит, художники из Кутаиси, мои, говорит, фотографии во всех газетах помещают! Перед тем как уехать, стал на мотоцикле вокруг отары кружить. Овцы перепугались. Я ружье схватил, еле Илья унял меня, пристрелил бы, ей-богу. И свои ему кричат: «Перестань, Шакро!» А он взбесился. Час, наверное, носился, пока Илья не пригрозил собак спустить. До сих пор. вонь от его тарахтелки не выветрилась... Три дня пожили, а грязи!..— Дурмишхан смачно сплевывает в костер, переводит дыхание и, неожиданно улыбнувшись, переходит на грузинский.
Действие повести «Всего три дня», давшей название всей книге, происходит в наши дни в одном из гарнизонов Краснознаменного Туркестанского военного округа.Теме современной жизни армии посвящено и большинство рассказов, включенных в сборник. Все они, как и заглавная повесть, основаны на глубоком знании автором жизни, учебы и быта советских воинов.Настоящее издание — первая книга Валерия Бирюкова, выпускника Литературного института имени М. Горького при Союзе писателей СССР, посвятившего свое творчество военно-патриотической теме.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу известного писателя Э. Сафонова вошли повести и рассказы, в которых автор как бы прослеживает жизнь целого поколения — детей войны. С первой автобиографической повести «В нашем доне фашист» в книге развертывается панорама непростых судеб «простых» людей — наших современников. Они действуют по совести, порою совершая ошибки, но в конечном счете убеждаясь в своей изначальной, дарованной им родной землей правоте, незыблемости высоких нравственных понятий, таких, как патриотизм, верность долгу, человеческой природе.
…Человеку по-настоящему интересен только человек. И автора куда больше романских соборов, готических колоколен и часовен привлекал многоугольник семейной жизни его гостеприимных французских хозяев.