Где не было тыла - [60]

Полковник посмотрел на пленных, улыбнулся.

— В тюрьму, к Шикину. Обыскивали? Документы — комиссару.

Вдруг в танке задвигалась крышка. Люк открылся, и оттуда вылетели один за другим три пистолета и автомат. Показались поднятые руки, а затем обшлага офицерского мундира. Это вызвало улыбку у собравшихся. Офицер с надменным выражением на лице вылез из танка, за ним на землю спрыгнули два танкиста.

— Обыскать, — коротко бросил полковник.

— Какой части танки?

Офицер с готовностью ответил:

— Тринадцатой дивизии, генерала Фишера.

— А где же сейчас находится ваш генерал?

— Наверное, первым танком проскочил…

Начало смеркаться. Кончался еще один день восстания.

* * *

На пути к штабу нам встретился Собецкий. Полчасо назад его послали к мэру города с приказанием: мобилизовать население и транспорт на уборку и похороны убитых гитлеровцев. Собецкий доложил, что приказ вручен лично мэру. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как к нам подбежала медсестра и, обливаясь слезами, с трудом вымолвила:

-— Пожалуйста, товарищ комиссар, помогите… Березка тяжело ранена… Привезли в санчасть, врач разводит руками, не знает, как быть.

— Куда ранена?

— В грудь, сквозная.

Мы ускорили шаг.

У постели Шурочки хлопотали врач Гетман и медсестра. Они только что сделали перевязку. Березка лежала с закрытыми глазами, тихо стонала. Временами ее душил кашель, на губах выступала кровавая пена.

Гетман говорил:

— Пуля прошла со спины, ниже левой лопатки, вышла через грудь, едва не задев сердце. Делаем все возможное. Вероятно, обойдемся без хирургического вмешательства… если организм не подкачает…

Березка снова закашляла.

— Может, пригласить румынскую медицину? — предложил полковник.

— Пока не надо, обойдемся сами.

Вечером фашисты установили артиллерию на правом берегу Яломицы и всю ночь обстреливали город. От снарядов загорелся деревянный барак, была повреждена стена здания штаба, убит один боец.

Утром получили сводку о том, что взвод Добровольского прорвался через Яломицу, вытеснил противника с высоты и освободил заречную сторону города.

Неожиданно на участке Епифанова к нам перешли тридцать румынских солдат и один офицер и попросили отвести им огневую линию — бить гитлеровцев. Офицер заявил, что многие румынские солдаты хотят помогать русским.

Вместе с В. В. Хазановичем мы шли по главной улице города. На мостовой осколки кирпича, стекла, расщепленные доски. Чем дальше, тем больше разрушений. В воздухе еще носится удушливая гарь вчерашнего боя. Где–то на южной окраине города слышится перестрелка. Во дворах и домах загадочная тишина. Вчера, во время боя, румынские граждане помогали нам укреплять баррикады и некоторые даже брались за оружие. Мы знали, что в этих боях пострадало немало жителей города.

У моста через Яломицу стояли грязные, в копоти два танка. На камнях и бревнах, служивших баррикадами, пятна запекшейся черной крови. Здесь трупов фашистов не было, очевидно, мэрия города еще ночью выполнила наш приказ.

Коршунов, оседлав со своей группой берег Яломицы с левой стороны моста, был поистине воодушевлен вчерашним боем, на вопрос Хазановича: «Как дела?» — ответил оживленно: «Порядок, товарищ полковник!»

После того как обошли передовую и побеседовали с бойцами, присели с Коршуновым у стены дома. Я пытался вызвать его на разговор. Хотелось знать мнение майора об общей обстановке.

— Вот, толчемся на завоеванной земле, — скрывая улыбку, заговорил Федор Федорович. — Вы знаете, ощущается какая–то сила и правота в нашем деле… Люди, несмотря на необычность нашего положения, ведут себя легко и, я бы сказал, вдохйовенно. — Коршунов, улыбнувшись, продолжал: — Вот мы в ответ на жестокости врага должны бы мстить, убивать, жечь, не брать пленных. А вот этой злобы нет. Русские никогда не глумились над побежденными. Гуманные мы. Не мешает ли это?

— Это твоя личная философия, или люди об этом говорят? — спросил я.

Коршунов насторожился и посмотрел на нас в упор.

— Нет, бесед я не проводил, но вижу и знаю своих людей, — с обидой в тоне объяснил он, — люди говорят: «Все мы, в данном случае, не только себя освобождаем, но и являемся освободителями угнетенных».

На заречной стороне по бугру редкой цепью лежали наши бойцы, обратив оружие в сторону поля, уходящего к лесу.

— Где же твои трофеи, товарищ Добровольский? — обратились мы к лейтенанту, вошедшему из домика нам навстречу.

— А вон смотрите, — кивнул он в сторону, где, завалившись боком, стояла подбитая, покрытая копотью немецкая танкетка. — Испорченная… Некоторые механизмы сняли, — объяснял командир боевого подразделения. — Немцы отходили на юг, к Кэлэрашу… Но, видимо, задержались вот в тех лесах, потому что еще недавно оттуда стреляли минометы.

Добровольский–мой земляк, кубанец. До начала войны работал учителем в средней школе станицы Петропавловской. Встретившись в лагере, я сразу почувствовал в нем сильный характер, умение найти подход к любому человеку. Поэтому и привлек его к патриотической работе в одном из бараков. Так вот и сдружились.

К концу дня мы с полковником возвратились в штаб. Не успели войти в помещение, как в комнату вбежал Лев Беркович.