Где не было тыла - [50]

Всех волновал вопрос: кто же оказался предателем? Кто работает на сигуранцу? Подозрение падало на «власовцев» и националистов. Никто из них не был арестован. Но одновременно ободряло то, что Володаренко, Пляко, Псел, Шевченко, Денисов, Клименко, Шамов и другие активисты остались на «свободе». Это Означало, что предателям было известно далеко не все.

…Изолированные от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что делается в лагере. Наконец обстановка несколько прояснилась: трое красноармейцев под конвоем сантинел принесли в бурдеи матрацы для тяжелобольных.

Пока принимали матрацы, красноармейцы незаметно передали табак. На мое имя присланы несколько десятков сигарет и среди них Маленькая записка от Володаренко и Пляко. В записке сообщалось: «Аресты и допросы продолжаются. Компасы, стенные газеты, топографические карты при обыске захвачены. Радиоприемник сохранился, журнал уничтожен своими. Патриотическая работа продолжается в глубоком подполье. Вместо тебя руководителем временно избран Ш.».

От красноармейцев стало известно, что теперь лагерная охрана усилена вдвое. У пленных отобрано все верхнее обмундирование, обувь, головные уборы. Люди с утра до вечера в нестерпимую жару и непогоду остаются под открытым небом, а бараки на это время запираются на замок. Суточный рацион питания сокращен наполовину.

На четвертый день утром дозорный, дежуривший у единственного в помещении окошка, воскликнул:

— Ведут, ведут Сучкова!

Когда охрана удалилась, Сучков попал в тесное кольцо товарищей.

— Ну, рассказывай!

Ивана долго упрашивать не пришлось.

— Вначале принялись за меня одного, — начал он.

— Да ты, Ваня, сядь, — заботливо предложили товарищи.

Сучков осторожно опустился на пол, продолжал:

— На допроса присутствовали мажор Акимов и полицаи. Они допытывались, кто редактировал стенные газеты, где спрятан радиоприемник, кто организовал подкопы и кто руководит подпольем. А потом Акимов взял со стола номер стенной газеты, подошел ко мне и, тыча ее под нос, закричал: «Это кто писал, чья работа?» — «Не знаю», — говорю. Тогда Акимов развернулся и ударил меня в лицо. Потом били полицаи.

Сучков помолчал и умоляюще спросил:

— Ребята, закурить есть?

— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетились вокруг. И только сейчас товарищи заметили рассеченную и распухшую губу Сучкова, слившиеся в единую опухоль пальцы правой руки.

— Рассказывай дальше.

— Акимов кричал на меня: «Вот мы сейчас тебе очную ставку сделаем, все скажешь!» Смотрю, вводят Евдокимова. Его еще раньше избили, руки связаны за спиной. Он посмотрел на меня, а у меня рот полон крови, не знаю, что он подумал. Вот твердый человек! Хотя бы глазом моргнул, на полицаев как на собак смотрел.

— А что он говорил?

— Акимов спрашивает: «Кто эту газету писал?» Евдокимов отвечает: «Эту газету писал и выпускал я один, и никто другой». Я даже глаза поднял на него, ведь писал ее и я.

— Молодец Евдокимов! — ответил кто–то стоящий рядом.

— Вот это по–большевистски!

— Всю ответственность взял на себя! — посыпались одобрительные возгласы.

— Его начали бить, — продолжал Сучков. — Евдокимов потерял сознание. А Акимов расхаживает по комнате, руки назад, затем говорит полицаям: «Надо их поднять на дыбу». Евдокимова облили водой, привели в сознание, затем нас с ним отвели в карцер и поставили в «собачий ящик». До сегодняшнего дня стояли в этих гробах… Вот, смотрите! — Сучков сбросил с ног опорки и показал распухшие, обезображенные ступни ног.

…Шли дни, мы ожидали военно–полевого суда. Тем временем из нашего бурдея допросили еще несколько человек.

Пищу приносили пленные красноармейцы, поэтому почти ежедневно мы получали вести о всех событиях в лагере. Аресты и допросы продолжались еще две недели.

Мне передали записку Пляко и Володаренко. Они сообщали: «По распоряжению коменданта Поповича многие сильно избиты. Заперто в стоячие «гробы» четыре человека, подвешено на дыбу и проутюжено горячим утюгом три человека, подвергнут уколом иглой в сухожилие один человек, имитирован расстрел в могиле, выкопанной самим пленным, — один, лишились рассудка от пыток и избиения — два человека…»

В записке также сообщалось, что Попович, подозревая сантинел в связи с военнопленными и передаче в лагерь газет, приказал: «Всем сантинелам наглухо зашить карманы в шинелях, брюках и рубашках, чтобы ничего не могли проносить в лагерь». Этот необычный по наивности приказ румынского жандарма дал заключенным повод долго и от души смеяться.

В бессонные ночи в бурдее часто велись беседы на самые разные темы, а иногда возникали и острые споры.

Вода табачного цвета в нашей яме почему–то в землю не уходила. Проходы между земляными выступами мы называли «венецианскими каналами». Утром, просыпаясь, мы все, как по команде, начинали надрывно кашлять.

Не знаем истинной причины, но после месячной отсидки в ямах нас переселили в карцерный барак. Окна крепко зарешечены толстыми железными прутами, вход и выход в арестантское помещение только один, через караулку, вдоль стены которой расположены стоячие «гробы». Тут же помещалась и охрана.

За окнами, на дворе, за проволокой, буйно зеленела весна. Солнечные, теплые дни звали на воздух, на волю. Ночью охрана затыкала все отдушины в помещении. Наступала томительная духота. На спящие, потные тела заключенных набрасывались полчища клопов, прятавшихся в щелях стен и деревянных нар.