Где место России в истории? - [58]

Чего они не поняли евразийцы, - это, что как во всех других странах, покоренных Ордой, освобождение достигнуто было в России не благодаря коллаборантству с Ордой, олицетворенному героем казенной историографии Александром Невским, этим Петеном древней Руси, а в жестокой борьбе с ними, в национальном сопротивлении им, в отталкивание от поганых (иначе их на Руси и не звали). В любом случае не ранние евразийцы так невероятно запутали Самуэли: их темой была постордынская Россия. Думаю, это дело рук наших современников, неоевразийцев, которые запутались сами и запутали своих западных попутчиков.

На самом деле решающий для нас с читателем совсем не тот вопрос, который задавали ранние евразийцы или Тредголд , а тот, что задали в предшествовавшей главе мы: КОГДА произошел в Москве тектонический сдвиг, превративший европейское государство в самодержавного монстра? На него и буду я здесь пытаться в первую очередь ответить.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ НАМ НЕОЕВРАЗИЙЦЫ?

Некоторое представление об этом дает нам ТОМ VIII (так условились мы нaзывать громадный полупудовый подарочный том «История человечества, т.VIII, Россия»), изданный в 2003 году под эгидой ЮНЕСКО под редакцией А.Н. Сахарова. Да-да, того самого, которого видели мы в 1971 году в роли главного надсмотрщика за чистотой марксистских риз и в статусе инструктора отдела пропаганды ЦК КПССС, а спустя три десятилетия увидели вдруг в аналогичной роли надсмотрщика над чистотой риз НЕОЕВРАЗИЙСКИХ и в статусе ДИРЕКТОРА Института российской истории. В ТОМЕ VIII нет индекса, что обесценивает его как научное издание (проще говоря, делает глухим как тетерев), но зато есть на первой странице большой портрет и приветствие Путина.

Читаем то, что должно было любезно консенсусу: «Самодержавная власть складывалась... во Франции, в Англии..., но нигде всевластие монарха, принижение подданных перед властью не имело такого характера, как в России. Это объяснялось тем, что ни в одной [другой] стране не было необходимости в таком сплочении народа вокруг государя из-за смертельной опасности неустанной борьбы с ... совершенно чуждыми национальными и религиозными силами. В этой борьбе народ, все его слои сами создали себе кумира». Но разве не то же самое писал, критикуя Виттфогеля, Самуэли? Чем же еще кроме «московского варианта азиатского деспотизма» могла стать такая страна?

Неосторожно, однако, торопиться, когда имеешь дело с неоевразийцами. Читаем на следующей странице: «Но нельзя думать, что ... власть великого князя была неограниченной. Существовала боярская дума... Довольно значительной была власть кормленщиков – наместников на местах... сложилась система местничества... И никакими силами, опалами, наказаниями невозможно было «демонтировать» укоренившуюся систему: знать готова была скорее умереть, чем уступить свое место». Неожиданно сильна, однако, оказалась в России аристократическая традиция, даже Пайпс, как мы помним, это знал. Но то ли еще будет на последующих страницах, когда речь зайдет о реформах 1550-х, о реальных, головокружительных по своим масштабам и смелости для того времени реформах.

Само собою, о самых важных из этих реформ неоевразийцы нам не расскажут. О том, в частности, откуда взялись для этих реформ живые, деятельные кадры, если «все слои» были одинаково «принижены всевластием монарха»? И почему не помешала им «смертельная опасность» со стороны наседающих со всех сторон врагов? Конечно, совсем умолчать о европейских реформах неоевразийцы не могут. Мы, впрочем, обойдемся без их мини-версии, сами разберемся. Обратим лишь внимание на то, как отчаянно они сами себе противоречат.

Сначала хрестоматийная картинка для Тибора Самуэли: холопская страна, сплоченная у подножья всевластного кумира, не до реформ ей, ни до чего, лишь бы выжить: «Рабское подчинение монарху перешло на всю систему отношений в России. Князь или боярин падали ниц перед великим князем, но в своем дворе, они требовали такого же холопского подчинения от своих вассалов, подданных, слуг. А те в свою очередь в подобное же положение старались поставить нижестоящих лиц... С годами это состояние стало пронизывать все русское общество. Каждый был холопом вышестоящего, господином нижестоящего». Безнадежно холопская, казалось бы, азиатская перед нами картинка.

Но несколькими (точнее тремя) страницами спустя меняется картинка вдруг кардинально. «Складывается круг молодых, незнатных, но умных и просвещенных людей, которые мечтали о превращении России в сильное и процветающее государство» . И этот неизвестно откуда взявшийся в поголовно холопской, как мы только что читали, России «круг молодых» становится вдруг ни больше ни меньше правительством страны и всерьез берется за ее преобразование. Оно неопытное, оно ошибается, это правительство, но и ошибки не мешают ему, опираясь на влиятельное идейное движение «нестяжателей», добиться очень серьезных успехов, практически меняющих облик Москвы. По сути, возвращающих ее к доордынским, европейским временам Ярослава Мудрого.

Разница между двумя картинками так велика, что закрадывается сомнение, да об одной ли стране речь в этих столь драматически непохожих друг на друга образах (оба, причем, в одном и том же разделе «Россия в XVI веке»)? Запутались неоевразийцы? Или просто разные авторы писали разные страницы даже внутри одного раздела? Но где был опытный, как мы знаем, в надсмотрщицком деле хамелеон - главный редактор? Как бы то ни было, этим своим очевидным противоречием ТОМ VIII нечаянно помог нам подойти к ответу на «решающий вопрос», который я вынес в заголовок этой главы.