Где место России в истории? - [57]

Так или иначе, в этом суть того, что мне предстоит доказать. Но зто впереди. А здесь уместно, наверное, подвести предварительные итоги первой части нашей с читателем работы - в трех фразах. Вот они.

Если "мир-империи" (или азиатские деспотии, на языке Виттфогеля и Пайпса) в принципе отрицали латентные ограничения власти, а европейские абсолютные монархии были на них основаны, то самодержавная государственность и отрицала их и признавала (в зависимости от фазы исторического цикла). Иначе говоря, даже в самые мрачные времена своей истории Россия никогда не была азиатской деспотией. Рецензент упрекнул меня: а что же Сталин? Отвечу: а что же десталинизация после него? Вспомните Аристотеля. Тиран? Да. Деспот? Нет. Но это так, реплика в сторону.

Если европейские монархии модернизировались более или менее последовательно, а "мир-империи" тысячелетиями топтались на месте, то самодержавие и модернизировалось, порою бурно и стремительно (в институциональном и технико-производственном смысле), и подолгу топталось на месте, стагнировало. Другими словами, на самодержавном отрезке её прошлого в России не было – и не могло быть – европейского абсолютизма.

Невольно создается впечатление, что в какой-то момент своей истории и мы теперь знаем в какой, Россия отчалила от одного политического берега (того -- с относительно полным набором латентных ограничений власти) и никогда не пристала к другому (где власть навсегда освободилась бы от каких бы то ни было ограничений).

Глава девятая. Решающий вопрос

Отвечая в первой части книги на загадку Тредголда «Где место России в истории?», т.е. в Европе или в Азии, мы убедились, что центральный ее вопрос, на котором держится консенсус, был с самого начала поставлен неправильно. Если речь шла о самодержавном отрезке русского прошлого, т.е. от 1560 года до сегодняшнего дня, - а спрашивал Тредголд совершенно очевидно именно о нем - то ответ наш был: на поверку оказалось самодержавие попеременно правлением и европейским и азиатским

Само собою разумеется, что ровно ничего общего не имеет эта полуазиатская власть с «мистическим одиночеством» или «вечным распутьем», «несовместимым с европейской системой ценностей», о которых слышали мы от неоевразийцев. Не только совместимо, самодержавие с европейской системой ценностей, оно ПРОИЗОШЛО из нее. Даже в младенческие свои, преордынские десять поколений, с Х до почти половины ХIII века, протогосударственный конгломерат варяжских княжеств и вечевых городов, известный под именем Киевской (точнее Киевско-Новгородской) Руси, тот, с которого начиналась Россия был неоспоримо СВОИМ в Европе. Это практически школьная пропись.

Ярослав Мудрый (это середина ХI века) был женат на дочери шведского короля. Трех своих сыновей он поженил на европейских принцессах, а трех дочерей выдал замуж за норвежского, венгерского и французского королей. Одна из его сестер была королевой Польши, другая замужем за византийским принцем. Ярослав предоставлял политическое убежище европейским принцам, изгнанным из своих стран, - из Норвегии, из Венгрии даже из Англии (четвертая его дочь была английской принцессой). Это и означало быть своим в тогдашней Европе.

Я не хочу сказать, что никто в западном консенсусе не оспаривает этого. Были и такие. Мы видели, что Виттфогель в ранних своих статьях подозревал Русь в предрасположенности к принятию «китайской заразы» деспотизма. Впоследствии под давлением критики он от этого отрекся. Но помним мы также, что верный его оруженосец и беспощадный критик Тибор Самуэли публично отругал его за такое отступление от ортодоксии консенсуса, как он ее понимал. «Совершенно недостаточно, - писал он, как мы помним, - одной силы примера, одной доступности средств, чтобы правительственная система, столь чуждая всей прежней политической традиции России, пустила вдруг в ней корни и расцвела. В конце концов, балканские страны оставались под турецким владычеством дольше, чем Россия под монгольским игом, и ни одна из них не стала после освобождения восточным деспотизмом. Так дело не пойдет».

А как пойдет? Киевско-Новгородская Русь была, поправлял Виттфогеля британский историк, под непрерывной атакой со всех сторон. С запада на нее наступала Литва, с востока – степняки, сначала печенеги, потом половцы. «Ее национальное выживание, говорит Самуэли, зависело от перманентной мобилизации ее скудных ресурсов для обороны». Смертельная опасность делала это для нее буквально «вопросом жизни и смерти». Выбора не было. Чем еще могла стать страна, напрягавшая все силы для того, чтобы просто выжить во враждебном окружении, если в конечном счете не «московским вариантом азиатского деспотизма»?

Не самом деле все было наоборот: два преордынских столетия после смерти Ярослава прошли под знаком почти непрерывной гражданской войны и кончились своего рода федерацией практически автономных княжеств, т.е. прямой противоположностью жестко централизованной азиатской деспотии (что, впрочем, не прервало матримониальных связей княжеских семей с королевскими домами Европы. Евпраксия Всеволодовна даже побывала императрицей Священной Германской империи). На этом, на отсутствии до Орды единого русского государства, собственно, ведь и основана спекуляция ранних евразийцев, что «без татарщины не было бы России».