Газета Завтра 595 (16 2005) - [26]

Официальная идеология хрущевской и брежневской эпохи строилась, по сути, на том самом космополитизме, который осуждался в правление Сталина. Его своеобразие по сравнению с космополитизмом 1920-х было лишь в том, что в нем более интенсивно использовались космополитические мотивы именно в русской мысли, мотив "космизма", и "всечеловечества" русских. Хрущев и Брежнев, сами того не подозревая, выбрали Достоевского с его всечеловечеством и "розовым христианством" (но, только, без христианства), в то время как Сталин стоял, по сути, на стороне его критика Леонтьева, причем и в империализме, и в национализме одновременно. Невозможно было представить себе в сталинский период ту архитектуру культа Первого Космонавта, которая была выстроена при Хрущеве. Гагарин или кто-то еще был бы воспринят как сын русского народа, как бесстрашный советский офицер, как наглядное свидетельство успеха социализма, но ни в коем случае не как "сын Земли" и "посланец человечества". Космическая тема как космополитическая постепенно приобретала все более гротескные формы, вплоть до абсурдных песенок позднебрежневской эпохи: "Мы — дети Галактики. Но, самое главное, мы — дети твои, дорогая Земля". Симптомом этой денационализации и космополитизма стало угасание национальной живописи и архитектуры, переживавших при Сталине свой великий расцвет. Этот расцвет продержался до второй половины 1950-х, но уже в Манеже единственными представителями "творческого начала" перед Хрущевым оказались пресловутые "пидарасы". Это не значит, что у Корина или Пластова не было достойных преемников, — они есть и до сих пор. Просто эти преемники были, по сути, выброшены из культуры, вытеснены на ее периферию. В архитектуре же развитие просто было пресечено откровенным насилием, насаждением "постконструктивизма".

Пройденный семафор

И здесь мы встречаемся с той стратегической развилкой, на которой выбор зависел от самого Леонида Ильича Брежнева, и которую он благополучно миновал, продолжая двигаться по хрущевским рельсам. С середины 1960-х в России набирает силу встречный поток, реакция на хрущевский космополитизм, в виде социалистического патриотизма и национализма. Смещение Хрущева открывает развитию этого национального начала дорогу. Развиваются патриотическая литература, патриотическое искусство, начинается кампания интеллигенции за возвращение к корням. Знаковым становится опубликованное в 1965 году "Молодой гвардией" воззвание Степана Коненкова, Павла Корина и Леонида Леонова "Берегите святыню нашу", приведшее к популяризации реставрационного движения, оформившегося в ВООПИК, ставший "легальным" прикрытием возрождения национального сознания.

Однако деятельность так называемой "русской партии" была лишь вершиной айсберга, вершиной происходившего глубинного социального процесса. Многие из живших в те годы русских вспоминают, что в 1970-е для людей было характерно острое до боли переживание собственной русской этничности. Своеобразной "иконой" этой этничности стало изображение храма Покрова на Нерли или ансамбля в Кижах, ставших культовыми объектами национального сознания именно в эти годы. Порой это увлечение "русским" принимало и достаточно нелепые и неприятные формы, вроде мародерского "собирания" икон, однако в целом это был вполне органичный и очень живой процесс, вполне естественный для общества, вновь "отращивающего" свои обрубленные традиции. Вслед за "советской цивилизацией", весьма успешно произведенной брежневской системой, люди обретали и национальную городскую культуру. В СССР, на "социалистической" основе формировалось неотрадиционное общество, которое, для своего укоренения, нуждалось в национальное основе. И эта национальная основа подращивалась снизу.

Время "застоя" для перестройщиков, для патриотов представлялось временем бурного развития, исключительно позитивных общественных процессов. "Последние четверть века оказались необычайно важными для нашего общественного самосознания — именно в эту пору начали формироваться, развивались и крепли взгляды с твердой патриотической основой. В 1960-е годы возникли предпосылки трезвого и нелицеприятного анализа пройденного пути. Вопросы идеологии, художественной культуры, заново осветились светом отечественной Истории. Порванные страшным безвременьем связи — эпох, поколений, вечных идеалов и ценностей — стали восстанавливаться с неожиданной для современников неотвратимостью и силой" — такую, согласитесь, совершенно неожиданную оценку "застою" давал автор предисловия к сборнику "За алтари и очаги", вышедшему в 1989 году и собравшему патриотическую публицистику за четверть века.

На этом направлении у Брежнева и у его команды был выбор, — принять или отвергнуть появившуюся идеологическую и культурную альтернативу космополитизму и денационализации "шестидесятников". Причем выбор в этом пункте повлек бы за собой пересмотр и прочих хрущевских стратагем, отказ от "социалистического глобализма". Однако этот выбор был благополучно провален. На "русскую партию" ориентировались политические соперники Брежнева вроде Шелепина, и, возможно, поэтому, сам Генсек до конца жизни никаких предпочтений не делал. Возможно даже, их не осознавал. В результате, власть перешла к представителям другой, "постхрущевской" альтернативы, представленной Андроповым.