Газета Завтра 589 (10 2005) - [30]

Аввакум запечатлел силу русского духа. То есть это тот же самый Александр Матросов, который вспыхнул на мгновение, но останется века, бросившись на амбразуру вражеского дзота. А Аввакум ту же самую силу духа национального пронёс через 20 лет сидения и не угаснул.

"Житие" его увидело свет в конце XIX века. А исповедовали его подвиг миллионы. При Горьком подменили его подвиг человека-титана его письменами. Но это лишь малая часть его жизни. Житийный его подвиг — в землянке 20 лет.

— Вы говорили о самосожжении староверов на севере. Близко ли вам самому эсхатологическое сознание первых старообрядцев и староверов-безпоповцев? Ждёте ли вы конца света и как скоро?

— Я восхищаюсь подвигом русских староверцев конца XVII-начала XVIII веков. Отсюда, может быть, даже горение Великой Отечественной войны. Французы ради молока и булки хлеба сдались немцам ровно через месяц. И сравните наше русское горение. Исповедуя именно староверческую, аввакумову силу духа, пожертвовали миллионами, чтобы сохранить Свободу. Именно в этой протестной войне и запечатлелись вершинность и одновременно глубинность той веры, от которой мы пытались отказаться. Казалось бы, зачем мучиться, зачем вроде бы и самоуничтожаться даже. Ведь сейчас всплывает и то, что напрасно в Ленинграде сидели. Напрасно 27 миллионов погубили. Но это говорят те люди, которые не понимают русского характера, его самоценности….

А Отечественная война и горения староверцев в XVIII веке так неожиданно сомкнулись и встали в единый ряд подвигов. Изуверы, кощунники, зачем вы сжигали себя, детей своих сжигали, говорит XVIII век староверам. Точно так же и сейчас: зачем Ленинград, зачем миллионные жертвы войны с фашистами? Ведь можно было сдаться и жить себе, как те же самые французы при бошах. Но русский народ доказал, что нельзя. И там нельзя было поступиться, оказывается. Ведь сожглось около сорока тысяч тогда. И нельзя было по-другому, наверное. Да и сама жизнь потом показала это. Новые родовые ветви староверческие: хозяйство, дороги, университеты, библиотеки, музеи, картинные галереи — они создавали. Нравственная опора государства — на них зиждилась. Несмотря на недовольство масонов, они переломили ситуацию. И из этой победы, из этих усилий и выросло сословие предприимчивых староверцев — это православное стяжательство — стяжательство не для себя, но и, в первую очередь, для государства. Православные истинные стяжатели строят рай на земле — рай для нравственных, деятельных, трудолюбивых. Построившие такой рай земной, естественно, достойны будут и иного рая — небесного. Есть две категории стяжателей — бездуховные (к которым, в частности, евреев можно отнести), стяжающие только для собственных тела и плоти, и духовные, стяжающие добро для себя и для общества, для государства.

Я всё время старался понять, почему они стали особыми людьми — староверцы. Ведь и среди них всякие были — и просто тёмные люди, и не совсем нравственные. Но ведь надо судить о явлении по лучшим его экземплярам, а не по худшим. Выдающиеся люди, выдающиеся личности были среди староверов.

— Ведя речь о купцах и промышленниках из старообрядцев, мы знаем, что они были из разных согласий — и поповцы, и безпоповцы. Чаще всего, конечно, из поповцев. И здесь вспоминается печальный факт разделения исторического и современного старообрядчества на толки и согласия. Что вам кажется ближе — поповские согласия, приемлющие священство, или безпоповские согласия, какое-либо особое согласие?

— Сект и согласий было около шестидесяти, кажется. Я их не очень-то разделяю друг от друга. Но вот одна община — рижская безпоповская — меня приглашала к себе. Поэтому расскажу, что о них знаю. Пригласили они меня в свой молельный дом. Пустили туда без всяких укоризн и требований особых, которые, может быть, и предъявили бы к другим, неприглашённым, не из их круга. Сама молитва, как они стоят — вольно, выпрямившись и даже слегка прогнувшись в спине, сцепив руки под грудью. Горделивая, самодостойная, надо сказать, поза. И я понял, что у них идёт борьба между сторонниками соединения с патриаршей церковью и непреклонными начётчиками. Меня попросили там выступить на совете общины, и я выступил. Я сказал им: "Вы забываете, что то, чему вы сейчас поклоняетесь, то, во что вы сейчас веруете, в это верили и ваши отцы, ваши деды, ваши прабабушки и прадедушки, и вся бесконечная ваша родовая ветвь. Вы измените всем, кто жил до вас, тем самым, вы проклянете всех. И они на том свете проклянут ваше имя. Вы представьте себе тот ужас, который ждёт вас, если вы сметнётесь под патриаршую церковь. Упаси Господи вас это сделать. Ведь сейчас вы можете гордиться тем, что было до вас, и вы это сохранили. Эту лучезарную, светлую икону, которой будут молиться и ваши дети. И вы в глазах ваших детей будете поклонниками истинной веры". Тогда Иоанн Миролюбов, их наставник, сторонник перехода в патриаршую церковь, меня проклял, что я смутьян, я всех смутил. Да, мы его победили, мы его смутили. Он подал в суд. Начал судиться. Бесконечно. Затаскал по судам.

У безпоповцев-поморцев совсем другая вера. Это удивительно. Даже прославление икон. И пение 10-12 человек на амвоне. Они поют мужским хором по крюкам, знаменным распевом. Они сотрясают всё здание. Двенадцать мужиков поют, а? Этим крюковым распевом. Не то что сейчас сладкоголосые девушки распевают стихиры. Красиво, умилённо. А там не умилённо, там грозно. И остерегающе: не греши, гад, а то будет тебе бичей небесных. А как они поют-то! Все стройные, подтянутые. В кафтанах. Голос разливается. Иконы ярусами висят. И свечи ярусами.