Газета Завтра 441 (19 2002) - [16]

Лагерь, в котором нас держали, был разбит в небольшом лесочке. Мы от голода обрезали кору на липах, там остались только белые стволы. Листья тоже все обобрали, ветки сжигали… После войны, почти через 20 лет, я проехал снова по дорогам войны, был и там, в том местечке под Митавой, теперь оно называется Елгава. Хотел увидеть я тот страшный лес. Но о нем не осталось и воспоминания — в мирное время там построили какие-то хозяйственные объекты, ничего не напоминало о том лагере, где умирали советские военнопленные, и где мы со страхом и отчаянием ждали новых поворотов судьбы. На встречах с местными жителями я все это рассказывал литовцам, многие ничего не знали о лесном лагере, но у всех были свои тяжелые воспоминания о том страшном времени.

— Николай Георгиевич, а что было дальше, после Митавы?

— Однажды нас погрузили в вагоны и куда-то повезли. Было еще несколько коротких остановок, нас, однополчан, оказалось всего семеро, но потом, к моему большому горю, нас разлучили… Мы оказались в разных колоннах. Но еще до этого мы договорились, что постараемся устроить побег, чего бы это нам ни стоило. Пусть даже жизни. И уже эта мысль меня не оставляла. Но надо было ждать. Удерживала угроза немцев — за одного бежавшего они будут расстреливать пленных. В одном из лагерей убежавшего солдата привязали колючей проволокой к заграждению, страшно избили и потом расстреляли, пригрозив, что теперь будут расстреливать по десять человек за одного.

— А кто это, Яша Кравченко?..

— С Яшей мы выходили из окружения. Нашли на убитом немце карту местности и шли по ней. Наши советские карты были неточные, старые, а это была новейшая, очень точная карта, мы по ней дошли почти до реки Волхов. Оставалось только переправиться к своим…Мы только не знали, что по берегу ходят немецкие патрули.Так мы попали в плен. Среди нас оказался еще один наш боец — полковой повар Володя Глушко, но потом, как я сказал, всех разбросало, кого куда. Не знаю их дальнейшей судьбы. Он был то ли из Алупки, то ли из Алушты. После войны я был проездом в Алуште и наводил справки, Глушко там не числился… Наверное, из Алупки все-таки.

…В одном из лагерей, куда нас привезли, мне достался такой маленький шалашик-собачник. Из веток, на дерне…Если в него спрятаться от ветра, не так холодно. Мы оголодали, лица были распухшие, ноги почернели от холода.Мы были для немцев скотина, а не люди, так они с нами обращались. И на станции каждый день приходили все новые и новые эшелоны с пленными, беречь рабочую силу было не обязательно. Вшивые бараки, холод, голод. Помню, забился после работы в этот собачник (мы целый день расчищали какие-то болота под строительство), а мой друг Яша отошел в центр лагеря. Вдруг команда: строиться. Я выбрался наружу — смотрю, мои родные ребята в другой колонне, и их уже куда-то ведут…

А я попал к совсем незнакомым солдатам. Когда нас снова повезли куда-то, я спрашиваю: ребята, кто хочет бежать? Было ясно, что нас везут на верную смерть. И вот, на одной станции (нас везли в сторону Шяуляя) я приметил открытый люк. Сразу же решил, что побегу — удастся побег или не удастся. Поделился с соседями… Согласились на побег еще четверо, я и сейчас не знаю, какая у кого судьба. Я нашел проволоку на путях и задраил люк внутри вагона с помощью этой проволоки. Наружный крюк подогнал к петле, не запирая его, и опустил рукоятку вниз. Фашист, который перед отправкой состава ходил и проверял вагоны, двери, люки,— он и не обратил внимания, что люк не закрыт. Появилась надежда на спасение. Бежали сначала двое, потом один, потом еще двое — я и незнакомый солдат. Знаю, что он был на десять лет старше меня, ему было около тридцати, что он был бухгалтером в Ивановской области. Что у него трое детей. Договорились, что спрыгну сначала я, потом он — и пойдем по рельсам друг другу навстречу.

— Встретились?

— Встретились и вместе пробирались на восток. Чтобы не сбиться, шли в сторону, противоположную опустившемуся солнцу.

— Как и где вы расстались со своим попутчиком?

— Был такой случай: поняли, что мы разные люди. Когда в одном из хуторов нас оставили на ночь (а уже начинались морозы), нам дали тулупы — накрыться, чтоб переспать ночь на полу. Эта литовская семья, помню, была зажиточная, люди очень хорошие. Солому застелили простынью и накрыли нас полушубками — сама хозяйка принесла. Накормили. И вот ночью мы лежим, мой попутчик, его звали Иван, говорит: "Давай бросим шинели, наденем полушубки и уйдем по-тихому… Доберемся до своих". Я говорю: "Нельзя их так оскорбить, как же мы потом будем себя чувствовать, ведь люди от чистого сердца нам помогли". Он говорит: "Да все забудется, лишь бы выжить и дойти до своих". Я говорю: "Нет, ничего не забудется, и имя каждого, кто протянул мне кусок хлеба, я запомню на всю жизнь".

Мы еще некоторое время потом двигались вместе, но понимали, что рано или поздно нам надо расстаться. Так и произошло… Один из "добросердечных" (в кавычках) хозяев хутора предложил нам поехать в полицию: там-де служат хорошие полицаи, они помогут нам получить жетоны умерших пленных, чтобы мы работали вместо них. Мы для виду согласились, ну а по дороге, на одном из поворотов к лесу, Иван с телеги спрыгнул. Я чуть позже попросил остановиться — вроде бы мне нужно отлучиться по нужде. Но к телеге я уже не вернулся: крикнул литовцу, что пусть мол узнает верное ли дело. А мы вечером придем к нему в хутор и узнаем…