Газета Завтра 157 (49 1996) - [35]

могильник,

То непотребных девок в неглиже

Скакать заставит.

То английский лирник,

Как сатана, поселится в душе.

А нам то что? — то плачем,

то смеемся,

Или от страха,

словно лист, дрожим…

Все говорят,

что к пропасти несемся,

А мы в нее давно с тобой летим.

* * *

“Се, оставляется дом ваш пуст…”

Евг. от Матфея 23, 38

Иерусалим, ты не увидишь Бога,

Не внидет больше Он

в твои врата,

К тебе была пряма Его дорога,

Народ твой отшатнулся

от креста.

Камнями побивающий пророков,

Изгнавший бранью —

посланных к тебе,

Ты ничего не вынес из уроков,

Что преподал Он сидя на Горе.

Ты псам отдал алтарь,

а жемчуг свиньям,

Менялами заполнил Божий Храм,

Прельщал бесовством,

ублажал насильем,

Подобен был окрашенным гробам.

Твоих детей Он не собрал

под крылья,

Их увели под именем Его.

Так скрежещи зубами от бессилья,

Он был, а ты не понял ничего.

ЖЕНЩИНА

Словно стрелы,

качнулись ресницы,

Ты стыдливо пошла наугад…

Не моря поджигают синицы —

Отсыревшие спички горят.

И мерцают заросшие лица,

Как дорожные фонари —

Тот поэт, тот пентюх,

тот убийца:

Мужики, фраера, упыри.

Ты прошла мимо нищего края,

Ты прошла мимо царских палат,

Где четыре княжны погибая,

Пурпур в твой добавляли наряд.

Ты прошла мимо пытошной дыбы,

А затем мимо жертвенных слез,

В чешую проплывающей рыбы —

Свое тело запрятал Христос.

Ты следы укрывала шелками,

Обжигала дыханьем ветра,

И простор разрезала шажками,

Всякой твари и гаду сестра.

Где пути наши пересекутся? —

Под прямым или острым углом,

Там уста в поцелуе сольются,

Жизнь вдыхая в разрушенный Дом!

* * *

И грянуло…

И нас не стало в мире,

Пришли другие с поступью иной,

Спиной высокой

к Северной Пальмире —

Уходит Пушкин —

первый русский гой!

Форсирует, как Вислу,

речку Лету,

Он стоп своих не омочил водой,

Но власти вслед за ним

не шлют карету,

И не меняют антирусский строй.

А чернь все митингует

и глумится,

Да словеса чужие говорит,

По всем скорбит

Небесная Царица,

Но умный раб на небо не глядит.

Но умный раб

нахлестывает тройку,

Да кровью обагряет удила…

Князь Тьмы

в аду уплатит неустойку

Смутьяну за кровавые дела.

* * *

Присяду на порог,

Да подопру косяк,

А заяц скок да скок,

На то он и русак.

С недельного питья

Тускнеет неба цвет,

Сказать бы: — Вот он я! —

Да где найдешь ответ.

Одна изба на лес,

На речку и на луг,

На птиц и на собес,

На всех зверей вокруг.

И ни души кругом,

И ни огня в ночи,

Но Божий Суд в ином…

Скачи, русак, скачи.

(ТЕАТР): ВЗГЛЯНИ НА АРЛЕКИНОВ Алиса Лидина

В конце ноября на новой сцене театра на Таганке глазам московских зрителей предстал спектакль Московского музыкально-драматического театра “Арлекин”. Спектакль назывался “Шут на троне”. Жанр его был обозначен как “шоу-представление в стиле итальянской комедии дель арте” и “философская сказка”. На поверку, действо оказалось мюзиклом, являвшим рагу из ретрошлягеров, пластинки (иногда синхронной), вокала (микрофонного) и текста (пошлейшего). “Режиссура и постановка Сергея Мелконяна” — стояло в программке. От пьесы Р. Лотара “Король Арлекин” не осталось почти ничего. Публике подаются вымученные репризы в духе провинциального цирка. На сцене — не карнавальная стихия, не раскрепощение духа, когда все кувырком катится в веселую преисподнюю, чтобы еще раз напомнить, что есть истинное добро и справедливость, а… “повесть, которую пересказал дурак; в ней много слов и страсти, нет лишь смысла”.

А слов действительно много. Персонажи шутят беспрерывно, “юмористические” перебивки явно доминируют над сюжетом. Вот некоторые перлы:

“Принц Боэмунд (О. Казанин): Коломбина, пойдем!

Арлекин (А. Нижинский): Что вы собираетесь с ней делать?

Принц Боэмунд: Бак заправлять! Она моя”.

Королева Гертруда (О. Бочарова) при упоминании о России с упоением восклицает: “О! Русская водка, меха, селедка, зима, голодно, бомжи — и МУЖИК!” А тут и этот самый мужик являет себя публике в образе в лоск пьяного священника, который никак не может вползти на подмостки.

Вообще, к священникам и церкви в этом спектакле отношение особое. Потуги на раблезианский юмор оборачиваются пошлым глумлением, когда, к примеру, у персонажа, обозначенного в программке как “Архиепископ (просто Падре)” наперсный крест болтается где-то на уровне гениталий, да еще и превращается по ходу дела то в дубинку-демократизатор, то в кинжал, а то и в сотовый телефон для прямой связи с Господом. Архиепископа сопровождает бессловесный монах с гримом и повадками голубого. Временами “просто Падре” начинает имитировать мастурбацию, временами набрасывается на близстоящих персонажей женского пола. Вполне органично в этой связи звучит следующий диалог:

“Панталоне (В. Власенко): Эй, работник культа, почем опиум для народа?

Архиепископ (О. Черкас): Ты не Панталоне, и не Полталоне, и не четверть. Ты — жалкий памперс!”

Умирая, достойный священнослужитель танцует под музыку, характерную для милого кабачка “Гамбринус”, и это сочетание также выглядит вполне органично.

Вообще, сексуальная озабоченность явно доминирует в мотивах поведения действующих лиц “философской сказки”. Именно сексуальная озабоченность, а не любовь. Играется этакий подростковый преизбыток оргазма, столь неиссякаемого, что хочется вспомнить сентенцию Козьмы Пруткова относительно фонтана, когда, к примеру, дегенерат Эццо (Ю. Алесин), рвущийся к власти, восклицает: “Как трудно мне мужчиной быть в объятьях Гизелины! Наверно, лучше ей купить электромассажер!”