Газета Завтра 1201 (49 2016) - [29]

Видимые противоречия, связанные с колоритной фигурой Алексея Кудрина, возможно, могут быть разрешены в рамках более широкого взгляда на "постосветскую" реальность, согласно которой чуть ли не 9/10 экономики "Большой России" работает за пределами РФ, которая представляет собой только "верхушку айсберга" или, вернее, — геостратегический "пятачок", который ранее играл роль "аръергарда прикрытия" для армии в целом, а сегодня постепенно приобретает значение плацдарма для глобального наступления. Но тогда и выход в свет работ, подобных книге Павла Данилина, можно рассматривать как необходимую составную часть неких "операций прикрытия" — подобно тому, как глава РЭШ Сергей Гуриев благодаря своему "антипутинизму" получил место в Европейском банке реконструкции и развития…

Имеющий очи

Имеющий очи

Михаил Кильдяшов

о творчестве Геннадия Животова. К 70-летию художника

Нет, пожалуй, большего заблуждения, чем считать, что искусство может существовать имманентно, в отрыве от действительности, реального времени и социального пространства. Искусство не создаёт свою параллельную историю, а вливается в историю человечества, течёт с ней в едином потоке, предугадывая горные пороги и крутые повороты. И в этом движении есть всегда некий рулевой, выступающий заказчиком, определяющий скорость, направление и пункт назначения. Ошибочно также думать, что понятие "заказ" имеет в искусстве исключительно конъюнктурный характер, нацелено на то, чтобы угодить и стяжать.

Так, заслуженный художник России Геннадий Васильевич Животов своим творчеством доказывает, что "нет истории искусств — есть история заказчика". Роспись храма Христа Спасителя; участие в создании шолоховского музея в городе Николаевске; организация группы "Русский пожар", участники которой не только физически, но и метафизически прорывали оцепление 1993 года в своих картинах и фотографиях; одно из первых художественных осмыслений Афганской войны, когда "уходили русские с Востока" и "империя сворачивалась в свиток", — всё это "заказы", которые могут дать только Бог и Отечество.

Империя призывает своих сыновей-художников, как ратников на поле боя, их талант, силы, умение и опыт кладутся на "алтарь общей Победы", их усилия важны для соборного созидания так же, как труд пахаря и зодчего. И это уже не заказ, а послушание. Это истинная свобода, свобода не от Кого-то, а в Ком-то, свобода не от Бога, а в Боге. И "если Бог за нас, кто против нас"?

Пролиберальный постмодернизм, так любящий высоколобые рассуждения об экзистенциализме, сравнимые со змеёй, что глотает собственный хвост, тоже неизбежно имеет своего заказчика. И над его головой реют не наши знамена и флаги, в его музеях не свет и покой "Троицы" Рублева, а истерика и распад мунковского "Крика". На какого заказчика работают Тер-Оганьян, рубивший иконы, Кулик, осквернивший восковую фигуру Льва Толстого куриным пометом, Гельман, собравший под крыло тех, кто изображает храмы с куполами в виде клизм и олимпийскую эмблему в виде петель удавленника? Кому нужна такая эстетика разложения и смрада — не тому ли, кто обещает весь мир за рывок в бездну?

Именно с этим вселенским злом вступил в борьбу Геннадий Животов в рядах ратников газет "День" и "Завтра" в те "минуты роковые", когда "не стало Родины моей". Его газетные работы не сводятся к традиционным для печати шаржам и карикатурам, не ограничиваются визуальным сарказмом, сатирой и фельетоном. В чёрно-белом рисунке со всей мощью и многомерностью воплотилась русская традиция от фольклора до авангарда, сошлись в единый ансамбль, казалось бы, несоединимые стили, формы и техники. Здесь и лубок с его "святой простотой" и неисчерпаемой народной мудростью. И портрет, где за чертами лица угадывается жизненный путь, "тяжёлые думы", чистая душа и болящее сердце. И икона, несущая спасительный свет, — кровоточивая и мироточивая, как русская душа. И плакат в лучших традициях соцреализма, с которого Родина-мать зовёт в едином строе сомкнуть штыки. И монументальное полотно, когда на газетной странице может развернуться вселенская битва, глобальная стройка или вырасти целая цивилизация. И коллаж, который в своей идейной парадоксальности и глубине достигает эйзенштейновского монтажа.

Именно Геннадий Животов явил в зримых образах философское учение Александра Проханова о русском чуде и пасхальном свете русской истории, укрепил конструкты русской имперскости. Животов визуализировал социальное зло, будто составил его фоторобот и объявил план-перехват. Это зло стало "сном разума, рождающим чудовищ", "плясками смерти", "снятием шестой печати", когда Лужков, оседлав "конь блед", летит над Москвой, когда, превратив трапезу в "пир во время чумы", яствами из русской печи двенадцать лжеапостолов потчует тот, кто обещал накормить всех суверенитетом. Они превратили Маковец в Армагеддон. Они заарканили русскую птицу счастья — космическую станцию "Мир" — и погубили её. Подменили русский ковчег спасения утлым судёнышком, расползающимся плотом и теперь, как на "Корабле дураков" Босха, пытаются сдвинуться с места.

Этому разросшемуся злу противостоит извечная "дубина русской войны" — мощный кулак, на фоне которого враг кажется мелкой букашкой. Набравшийся сил богатырь встал с печи и разогнал соловьёв-разбойников, освистывающих героев и подвиги. Недолго безмолвствовавший русский народ, взирающий светлыми очами мучеников и праведников, как на картинах Глазунова, сплотился в общий строй, пошёл единым шагом, бросая вражеские знамёна на брусчатку Красной площади. Солдат-Победитель, великан, подобный большевику Кустодиева, взял с Рейхстага красное знамя и понёс водружать его на Кремль. Застывший в позе роденовского "Мыслителя" рабочий ожил и вновь взял в руки трудовой молот. Кулак разжался в ладонь, голосующую за справедливую власть.