Газета Завтра 1044 (47 2013) - [23]

Кстати, сегодня все прелести "периферийного капитализма", который Россия отвергла в 1917 году, но пересмотрела свой выбор спустя 74 года, налицо. Не думаю, что они каким-то образом вдохновляют истинных патриотов нашей страны, включая самого Олега Платонова.

Следует сказать, что, будучи по своим убеждениям православным монархистом и русским националистом, автор, описывая сталинскую эпоху, вовсе не видит в "отце народов" исчадия ада, твердо памятуя евангельские слова Иисуса Христа: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его?" (Мф 12:25-26)

Поэтому Олег Платонов не только не впадает в искушение по-фарисейски представить Великую Отечественную войну в качестве "войны двух кровавых тиранов", но и предвоенный "большой террор" 1937-1939 годов рассматривает как необходимое и вполне оправданное с точки зрения интересов страны и народа действие, сильно ослабившее (но, разумеется, не уничтожившее) как активную "пятую колонну", так и её потенциальных сторонников в предвоенном советском обществе.

Рассказывая об "ужасах коллективизации" и падении производительности труда отечественного крестьянства (что на фоне растущей механизации и широкого внедрения новых методов аграрного производства вряд ли соответствует действительности), автор всё же оговаривается, что "рассматривать государственную политику Сталина как сплошное "крестьяноборство" совершенно неверно". Описывая "пустые трудодни", работу в колхозе "за палочку", Олег Платонов буквально через сто страниц своей книги признает (когда характеризует военную экономику Советского Союза): "Была укреплена трудовая дисциплина в колхозах, в частности увеличен минимум трудодней, вырабатываемых колхозниками

Конечно, такая концентрация материальных ресурсов на нужды обороны привела к резкому падению и без того невысокого уровня жизни русского народа. Однако в условиях всенародной борьбы с жестоким врагом такое снижение было принято с пониманием и без ропота. Каждый русский человек понимал, что речь идет о самом существовании России, и поэтому чувствовал себя мобилизованным на войну, даже если и не был военнослужащим". Остаётся только признать, что в 20-е-30-е годы такого "всеобщего понимания" и признания сталинской политики в советском обществе еще не было - и всё встанет на свои места.

Жизнь и судьба

Алексей Татаринов

21 ноября 2013 0

Культура Общество

О современных задачах литературной критики

Бывает так. Открываешь современный отечественный роман. Читаешь о том, что Россия - с её историей, религией, государством - безнадёжность, способная удивить поистине художественной жестокостью. Такова картина мира у М.Гиголашвили в "Захвате Московии", В.Лидского в "Русском садизме", А.Иличевского в "Орфиках", А.Потёмкина в "Русском пациенте". Я назвал только талантливые романы, в которых реализована авторская вера, превышающая значение любой литературной игры.

Берёшь иные тексты: например, "Загул" О.Зайончковского, "Плясать до смерти" В.Попова, "Москва, я не люблю тебя" С.Минаева, "Комьюнити" А.Иванова или "ИКС" Д.Быкова. И видишь: унижен сам человек, не поднимающийся над пылью, вдавленный в неё логикой авторского замысла.

Литературный критик имеет право на восстание против отдельного мироздания художественного произведения, когда видит в нём действующий через автора противочеловеческий хаос или - наоборот - сознательное моделирование писателем какой-нибудь низости, иногда обладающей вполне рациональным характером. Тогда надо бить - смело и бескомпромиссно, всегда показывая, за что.

Но сейчас встречается другая ситуация, связанная не с энергией, а с вялостью новейшей словесности, с разливающейся по критическим страницам интуицией, что никому ничего не надо и не надо будет уже никогда, литературу любить не стоит, да и не за что. Подобное настроение - не редкость даже у лучших: у Л.Пирогова, К.Анкудинова, Р.Сенчина, когда он высказывается как читатель.

Те, кто постарше, говорят: вокруг сплошной постмодернизм, угас свет русского слова или горит там, где писатель никогда не найдёт издателя. Думаю, критик не должен сетовать на кризис литературы, поддаваясь и проигрывая кризису. Страшнее постмодернизма вера в его тотальность, в необратимый характер его мировоззренческих, а не только литературных побед.

Лучше вообще забыть об этом магическом слове, чем погружать литературный процесс в депрессию, сообщая, что остались только вульгарные имитаторы, завладевшие инициативой, купившие её разными риторическими услугами.

Критик не должен долго говорить о кризисе, ведь у него всегда есть материал - текст как состоявшаяся реальность, пусть как-то состоявшаяся. Извлекай смысл, радуясь или негодуя!

Постмодерна вообще мало осталось, атаки на него перестали быть продуктивными. Есть прочувствованные и продуманные авторские модели мира, агрессивно участвующие в создании идеологии словесности нашего времени. "Трилогия" и "День опричника" В.Сорокина, романы В.Пелевина - жесточайший модерн, не играющий пустыми словами, а претендующий на завоевание всего человека, на доверие его целостного сознания. М.Елизаров и А.Иличевский, А.Проханов и В.Шаров, П.Крусанов, М.Шишкин и Ю.Мамлеев говорят с нами на языке своих персональных идеологий, личных идейно-эстетических утопий, которые они - правда, с разной силой атаки - хотят сделать нашей участью.