Газета "Своими Именами" №11 от 12.03.2013 - [20]

Уже в восьмидесятых прочие «богоизбранные» «прорабы» и «рыцари» без устали разъезжали по кавказским-среднеазиатским столицам и «поднимали самосознание» тамошних националистов, призывая их избавиться от этих самых отвратительных, обирающих аулы-улусы русских. Результат? В Кишинёве местные фашисты забивают насмерть русского паренька Диму Матюшина за то, что он посмел громко разговаривать по-русски.

В Киргизии русского мужика разрывают грузовиками надвое за то, что он помогал тушить дом своего соседа узбека.

В Намангане пятерых русских мальчишек-солдат сжигают живьём за то, что они русские военные.

В Вильнюсе гибнет русский офицер из числа тех, кто приехал в братскую республику разнимать дерущихся соседей. Пуля в спину.

В Таджикистане стреляют в спину русским офицерам-пограничникам отнюдь не талибы, а местные, день ото дня звереющие «демократы».

Э. Лимонов сохранил для истории «особенности национальной охоты» на русских в Таджикистане: «А всё началось с приезда в 91-м году Травкина, Собчака, Велихова. И: «Давай в демократию!» И с начала года уже двадцать шестой русский офицер был убит «демократами» таджикского разлива. Три выстрела в спину. … В дивизии много местных русских контрактников… Гонит их в армию безработица… Старухи, те, чтобы выжить, продают всё, но не платяной шкаф — шкаф будет гробом».

В кабинете у подполковника М. Худойбердыева висит Красное знамя. «Это не всем нравится, особенно американцам. «Но мы же дрались под Красным знаменем!» — говорит он.

После набега Травкина, Собчака, Велихова только на памятнике погибшим жителям Катлонской области — около 900 фамилий». А всего за «демократию» республика расплатилась десятками тысяч убитых, страшенной нищетой, безработицей и теми несчитанными «гастарбайтерами», что хлынули в Россию, бросив семьи, забросив учёбу, готовые на любой рабский труд.

Вы не в курсе, Ирина Дмитриевна? И братец ваш ко всему этому не имеет никакого отношения?  Понимаю — от Брайтон-Бич и Куршевеля тот же Душанбе так далеко…

А мне, считаю, повезло побывать в Таджикистане в сентябре 1993 года, в дни празднования второй годовщины его независимости. От чего? От, по-народному говоря, русских. И я своими глазами увидела Курган-Тюбе, где в результате резни между «вовчиками» и «юрчиками» были сожжены до полутора (официально!) десятков домов, а убито столько… Возьму цитату из своего романа «Очарование вчерашнего дня», опубликованного в издательстве «Голос» и журнале «Наш современник» в 1995 году:

«Там, в Курган-Тюбе, я впервые увидела и эти портреты… Невообразимые, немыслимые портреты маслом. От пола до потолка портреты, которым место где-нибудь на воле, на площади, на стене общественного здания, но никак не здесь, в жилом доме. Было неловко торчать возле такого портрета. Было неловко видеть крошечную фигурку смуглой девочки, которая едва доставала макушкой до подбородка нарисованного молодого человека в камуфляже, с густыми, размашистыми усами — своего несуществующего уже отца.

Но, оказывается, здесь так принято — погибшего срисовывает с фото художник. Портрет вешают в доме вдовы. Большой портрет — значит, большая скорбь и честь. Молодая вдова, в белом длинном покрывале на голове, норовит прянуть в сторонку и не говорит ни слова, опустив чёрные блестящие ресницы, словно бы признавая право посторонних людей ходить тут, в её доме, рассматривать, переговариваться, право начальников, властей… Её шестеро сирот, мал мала меньше, беззвучно тлеют по углам в пёстрых рубашонках…»

Вот ещё, из тех лет, о которых сестрица архимиллиардера М. Прохорова так благостно-незатейливо воркует: «У брата были благоприятные возможности в девяностые годы». Из романа, документально, по горячим следам: «Многомудрые таджикские начальники старательно отводят нас, московских писателей, от простых, рядовых, что в сереньких сатиновых платьишках, в рваных калошах на босу ногу. … Но я всё-таки оторвалась от общей массы и со всей присущей мне ещё той, сахалинско-комсомольской наглостью, сползла с хлебосольного ковра и юркнула за дверь, и затесалась в ряды второсортных, бедных, сгрудившихся у входа во двор людишек. И услыхала то, что в общем-то предполагала услыхать:

— Вас по богачам возят! А вы на нас посмотрите! У нас ничего нет! Нам есть нечего!..»

Ещё? «Там, на душанбинском аэродроме, меня обступают, сжимают со всех сторон, хватают, теребят за одежду, обжигают обиженно-яростными угольями глаз и требуют, требуют:

- Москва! Русские! Помогите! Мы голодные! Много-много дней голодные! Спим на асфальте! Нет хлеба! Нет одежды! Есть хотим! Есть! Москва! Нельзя так! Москва! Мы же люди! Мы хотим ехать, лететь!

Высокий старик, загорелый дочерна, с впалыми щеками, в белоснежной бороде, в чёрно-белой старенькой тюбетейке, строго предупредил меня:

— Москва! Мы не ваши братья!

Молодая худая женщина с голоногим младенцем на руках, сверкая чернющими громадными глазами, кричит мне в лицо:

— Москва! Москва! Москва!

… — Но вы же отделились, празднуете независимость?

И тут грянуло, словно изо всех орудий, залпом, оглушая и сметая:

— Нет! Нет! Мы не отделялись! Это наши начальники! Мы с Москвой! Мы с русскими! Мы — простой народ! Мы голосовали за Союз! Мы не хотим умирать!»