Гавел - [209]

.

Может показаться странным, что тот, кто способен написать процитированные только что строки, утверждает, будто он бежит от необходимости писать. То, что Гавел имеет в виду и что мучит его также и в других местах книги, – это его неспособность закончить произведение, которое было начато им много лет назад и к которому он хотел вернуться, когда перестанет быть президентом. Речь шла не о той книге, которую он писал в данный момент: ею он только платил долг. Речь шла о театральной пьесе.

Уход

Ты был не лучше нас.

Но дар твой превозмог тебя…

Уистен Хью Оден. Памяти Йейтса

(перевод И. Бродского)

Работа над «Уходом» долго была для Гавела растянутым на годы удовольствием. Свою вариацию на тему шекспировского «Короля Лира» в более мягкой чеховской тональности он начал писать в 1987 году. Время от времени он упоминал об этой пьесе в частных разговорах с друзьями, жалуясь, что не может как следует сосредоточиться на ней, пока занимается общественной деятельностью. В конце восьмидесятых годов он написал пространные предварительные заметки к пьесе и набросал некоторые диалоги, но позже решил, что эти черновики пали жертвой постреволюционного хаоса. Сейчас же он нашел их в Градечке – в шести школьных тетрадках и на листочках, напечатанных на допотопной пишущей машинке с игольчатой головкой[1054]. Исполнение Дашей роли Раневской в театре «На Виноградах» натолкнуло его на мысль вписать «Короля Лира» в антураж чеховского «Вишневого сада»[1055].

Собственная практика Гавела как государственного деятеля, теперь уже в отставке, дала ему неповторимый кругозор и богатейший комедийный материал для размышлений над общей дилеммой публичной и личной идентичности человека и над процессами старения, коллапса и ухода. Некоторые побочные линии, как, например, мучительное принятие канцлером Ригером решения о том, какие из копившихся годами подношений принадлежат государству, а что можно считать подарками лично ему, без сомнения, основаны на опыте самого Гавела[1056]. Этим же продиктовано чуть ли не физическое отвращение к бульварной прессе, которая в то время, когда у Гавела впервые зародилась идея пьесы, была еще неизвестным явлением. Однако при сравнении окончательного текста произведения с набросками, сделанными много лет назад, обращает на себя внимание то, насколько сохранился в пьесе первоначальный замысел и как прозорливо изобразил автор среду, которой в 1987 году он еще совершенно не знал.

В истории недавно вышедшего на пенсию канцлера Ригера описаны приметы отлучения от власти. Шаг за шагом он лишается своего аппарата, своих привилегий и символических атрибутов своей былой должности, и в конце концов его выселяют из правительственной виллы, которую он годами считал своим домом. Все это происходит при самодовольном участии Властика Клейна, его старого политического противника, на угнетающем фоне мелких предательств самых близких Ригеру людей и окружено садистским вниманием бульварных СМИ.

Пьеса сплошь пронизана цитатами, парафразами и аллюзиями. Некоторые фрагменты взяты непосредственно из «Короля Лира» и «Вишневого сада». Яростный монолог Лира «Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!» Ригер декламирует в вишневом саду, что несколько ослабляет драматический эффект. Где-то за кулисами слоняется пьяноватый Епиходов из пьесы Чехова. Иные аллюзии, в частности, цитаты из произведений Сэмюэля Беккета и других драматургов, не так заметны. Встречаются и отсылки к более ранним пьесам самого Гавела, и цитаты из его знаменитых выступлений. Некоторые же пассажи, особенно из интервью для бульварного листка «Фуй», звучат как беспощадная пародия на Гавела-политика: «Государство существует ради гражданина, а не гражданин ради государства… К примеру, я придавал большое значение правам человека. Во имя свободы я заметно сократил цензуру. Я уважал свободу собраний – ведь при мне не разогнали и половины проводившихся демонстраций!»[1057]

Ригер, как быстро становится понятно, вовсе не тот персонаж, что заслуживает восхищения. Он такой же тщеславный и эгоистичный, как и прочие политики. Он позер, он изменяет своей жене, и он совершенно не способен отказаться от власти. Когда в финале пьесы ему предлагают занять унизительный пост «советника советника советника», он соглашается, приводя в свое оправдание столь же трагикомические рациональные доводы, какими Гавел смачно иллюстрировал нравственную капитуляцию своих героев в пьесах коммунистических времен:

У меня сейчас лишь две возможности. Первая: отныне и навсегда жить лишь тем, что было, беспрерывно вспоминать об этом, снова и снова по кругу возвращаться к этому, анализировать минувшее, объяснять, отстаивать, опять и опять сравнивать прошлое с настоящим, доказывая, что тогда было лучше, то есть всецело сосредоточиться на своих следах в истории, своих былых заслугах, своей памяти и обелиске ей, установленном у обочины нашего исторического пути… Многие сочли бы меня озлобленным гордецом, отвергающим великодушное предложение поставить свой опыт на службу дальнейшей плодотворной работе на благо страны… Однако у меня есть и другая возможность: продемонстрировать всем, что служба родине для меня выше моего личного положения. Из этого принципа, пан редактор, я исходил всю свою жизнь и не понимаю, почему должен был бы отказаться от него из-за такой мелочи, из-за того, что я буду занимать – формально – пост, который будет чуть ниже того, на каком я долгое время находился