Гавел - [148]

А потом – Кремль

Я снова в СССР.

Такой везунчик ты, о, друг мой, снова в СССР.

Битлз

Двадцать пятого февраля 1948 года заметно возбужденный Клемент Готвальд сообщил своим собравшимся на Вацлавской площади единомышленникам, что только что вернулся из Пражского Града, где президент Бенеш принял все его условия, капитулировав, таким образом, перед коммунистическим путчем. В тот же день, но сорок два года спустя заметно усталый Гавел сообщил другой толпе, собравшейся на Староместской площади, что только что вернулся из Белого дома, где президент Джордж Буш пообещал оказать поддержку демократической трансформации Центральной и Восточной Европы.

В эти минуты Гавел повел себя как драматург, использующий историческую дату в качестве контрапункта для акцентирования значения и масштаба перемен. Однако у этого сценария было несколько изъянов. После четырнадцатичасового перелета из США Гавел чувствовал себя совершенно разбитым; на военных базах в Чехословакии все еще оставались 70 000 советских солдат, которые, возможно, были не прочь высказать собственное мнение о перспективах демократической трансформации; кроме того, сценарий был не дописан – всего через пару часов Гавелу предстояло отправляться в Москву и обсуждать с Горбачевым именно эти проблемы.

Лёту до Москвы правительственному самолету было всего два часа, но того, кто намеревался в дороге подремать, ожидала очередная президентская «задумка»: «Что если предложить принять совместную декларацию, в которой мы пообещаем Советам перевернуть страницы прошлого, чтобы общаться в дальнейшем на равных, а Советы, в свою очередь, извинятся за все, что натворили, и пообещают никогда больше так не делать?» – задал Гавел риторический вопрос, как только самолет покатил по взлетной полосе. Делегация, состоявшая из министра иностранных дел Динстбира, советника по внешнеполитическим вопросам Саши Вондры, пресс-секретаря Динстбира Лубоша Добровского и вашего покорного слуги, изумленно посмотрела на него; выдавить из себя мы смогли только что-то вроде: «Угу, понятно». Но Гавел говорил серьезно, и вскоре, отхлебывая пиво, начал писать фломастером текст декларации. В конце концов он решил обойтись без извинений и излагать в основном свое видение будущего. Но основная идея – что с этой минуты отношения между обеими странами будут основываться на принципах взаимоуважения, равноправия и взаимного признания государственного суверенитета – в документе осталась. Никто из членов делегации не надеялся, что советский лидер подпишет что-то подобное. В лучшем случае мы ожидали унылых переговоров с закоснелыми советскими бюрократами, в течение которых декларация постепенно сведется к набору ничего не значащих штампов. Выйдя из самолета в Москве, мы передали текст новому послу Чехословакии – для перевода. Он тоже не думал, что наш план осуществим.

Однако даже тот факт, что в Москве теперь новый посол, уже говорил о наступивших переменах. Рудольф Сланский был хартистом, сыном (и тезкой) бывшего генерального секретаря Коммунистической партии Чехословакии, которого его товарищи-однопартийцы по указке из КГБ в ходе самого крупного инсценированного процесса тех лет приговорили к смерти и в 1952 году казнили. Сестру Рудольфа, трехмесячную Надежду, похитили в Москве в 1943 году, и ее судьба до сих пор неизвестна.

Как и полагается во время официального визита, ночевать делегации предстояло в государственной резиденции. Однако никто не предупредил нас, что резиденция – это мрачная, в чеховском духе, вилла, стоящая посреди гигантской территории, окруженной высокой стеной с колючей проволокой по верху и охраняемой сурового вида автоматчиками. Гавел тут же впал в депрессию и рано ушел спать. Остальной делегации пришлось самой позаботиться о себе. Нам удалось отловить мрачную «дежурную», выглядевшую как персонаж голливудского фильма о коммунизме, и на ломаном русском выпросить у нее бутылку водки и шахматную доску. Потом мы играли в шахматы, отхлебывали из горлышка и нарочно говорили по-русски (а вернее, на языке, отдаленно русский напоминавшем), чтобы облегчить работу тем, кто нас подслушивал. Короче, развлекались, как могли.

Когда мы проснулись хмурым февральским утром, Гавел уже завтракал, сидя за столом, и вид у него был оживленный и оптимистичный. Кремль дал нам отмашку. Впустили нас туда с бокового входа. Мы так и не поняли, в знак ли особого расположения – или туда попадали так все. Перед встречей Гавелу устроили экскурсию по кремлевским залам, постоянно подчеркивая их роскошь и огромные размеры, то есть именно то, что не могло произвести на него никакого впечатления. А потом он очутился лицом к лицу с человеком, который теоретически по-прежнему оставался лидером «лагеря мира и социализма», но вместе с тем сумел потрясти самые его основы.

Что касается Горбачева, то для него это была первая встреча с Гавелом. Однако для Гавела Горбачев был старым знакомым. Сначала советский вождь сидел с каменным лицом. Не то чтобы он держался враждебно, но и приветливости или хотя бы любопытства тоже не проявлял. Когда Гавел, чтобы скрыть нервозность, попросил разрешения закурить, на столе мгновенно появилась пепельница, хотя Горбачев никакого знака не делал и в комнату никто не заходил. Мяч был на стороне Гавела. И стоило ему, после обмена любезностями, объяснить, что он приехал не для того, чтобы жаловаться на прошлое, в котором было много нехорошего, а для того, чтобы положить начало новым позитивным взаимоотношениям между двумя странами, как лед тут же растаял. Когда Гавел сказал, что пришло время советским войскам покинуть Чехословакию, где они находились с рокового августа 1968 года, и что пора подписать соответствующий договор, Горбачев, как ни странно, возражать не стал