Гавел - [146]

Президент был очень доволен своей встречей с Бушем, но слегка разочарован самим Белым домом. У этого здания такая аура, что издалека его размеры представляются прямо-таки сказочными, но для того, кто приехал из Пражского Града, который, согласно книге рекордов Гиннесса, «является самым большим старинным замком в мире» и, безусловно, самым большим «рабочим местом» главы государства, Белый дом выглядит… как большой белый дом. Блэр-хаус, который в дни пребывания в Вашингтоне служил Гавелу официальной резиденцией, вообще походил бы на обыкновенный жилой дом, если бы его не украшал своим внушительным видом посол Джозеф Вернер Рид, глава протокольной службы президента Буша. С самой первой минуты была здесь и Мадлен Олбрайт, готовая дать Гавелу совет и помочь не заплутать в коварных закоулках Пенсильвании-авеню и Капитолийского холма. Она даже привела туда специалиста по искусству декламации, медиа-консультанта Фрэнка Грира[822], который помогал нескольким американским президентам справляться с волнением и дефектами речи, чтобы они могли выглядеть в глазах всего мира достойно и по-президентски. Грир попросил Гавела вслух прочитать ему текст выступления перед Конгрессом, но сдался после первого же абзаца. Гавел говорил неуверенно, запинаясь, едва ли не глотая слова, избегая зрительного контакта со слушателями и абсолютно не стремясь произвести драматический эффект или сделать драматическую паузу; все это наверняка убедило Грира в том, что Гавел не впечатлил бы даже членов заурядного родительского комитета. Гавел вежливо, хотя и слегка растерянно, поблагодарил его за старания. Он, проведший полжизни в театре, явно не понимал, чего этот человек от него добивается.

Если здание Белого дома делает честь его республиканской миссии, то импозантный Капитолий являет собой святыню американской Федерации. Произнесенная Гавелом 21 февраля 1990 года речь, обращенная к обеим палатам Конгресса, безусловно, стала одним из главнейших событий всей его жизни, да и многочисленным конгрессменам и сенаторам обоего пола она тоже наверняка запомнилась[823]. Когда оба законодательных органа величайшей мировой державы услышали от Гавела: «Спасение для этого мира людей отыщется лишь в сердце человека, в благоразумии человека, смирении человека и ответственности человека»[824], – стало ясно, что слушателей, которым пришлось присутствовать при произнесении явно не одной речи, эти слова не только впечатлили, но и тронули. Речь, транслировавшаяся в прямом эфире Чехословацким телевидением, подействовала куда сильнее, чем предполагал мастер декламации, и вызвала семнадцать волн оваций.

После этого выступления Гавел в сопровождении спикера Палаты представителей Томаса Фоли и лидеров сенатского большинства и меньшинства Джорджа Митчелла и Роберта Доула встретился с членами обеих палат. Все хотели поприветствовать его и пожать ему руку. Некоторые особо любопытные спрашивали, что он имел в виду под словами: «Сознание предопределяет бытие – и никак иначе»[825]. Но пускаться в подробные пояснения Гавел не мог – его уже ждал Нью-Йорк.

Колонне наших машин предстояло выбраться из аэропорта Ла-Гуардия и проехать по забитым транспортом нью-йоркским улицам. Казалось, мы очутились прямо в центре американской мечты, причем сразу в обеих ее версиях – и в классической, и а-ля Мейлер. Гавел непосредственно столкнулся с тем фактом, что его авторитет вовсе не непререкаем и что в этой свободной стране даже президенту приходится бороться за уважение к себе. Водители всех цветов кожи, что сидели за баранками миллионов обшарпанных желтых такси на Гранд Сентрал Парквэй, на мосту Трайборо и на ФДР драйв, в массе своей, разумеется, понятия не имели о том, кто такой Гавел, а если бы и имели, это ничего бы не изменило: их совершенно не волновало множество полицейских машин с включенными сиренами и маячками. Дорогу они уступали весьма неохотно и лишь после того, как к ним напрямую обращались через громкоговоритель или даже толкали их машины бамперами. Один особо упрямый джентльмен, родом, судя по всему, откуда-то с полуострова Индостан, не отодвинулся даже после многочисленных повторных призывов. Убедить его удалось лишь тому полицейскому, который высунул из окошка своего автомобиля руку с чем-то, очень похожим на денежную купюру. Этот аргумент показался мужчине основательным, и он убрал свою машину с нашего пути – правда, медленно, не торопясь, чтобы не уронить достоинство.

Такова оказалась Америка – страна свободы, Голливуда и рок-н-ролла. Страна неудержимых, длинноволосых, резких и экспериментаторских шестидесятых годов – эпохи, которая была Гавелу близка, эпохи, версию которой (не менее неудержимую, хотя и центральноевропейскую) он пытался переживать и сам – до тех пор, пока этому не положили предел советские танки. Он любил дух и идею рок-н-ролла в его самой что ни на есть бунтарской форме. Прилетев в Нью-Йорк, он переоделся в джинсы и свитер и направился в знаменитый музыкальный клуб CBGB на углу Бауэри и Бликер-стрит.

Однако ближе всего ему был мир литературы, театра и философских идей, который он знал гораздо лучше. Рядом с ним то и дело выныривали друзья из прошлого – здоровались, хвалили, превозносили так, как это умеют одни лишь нью-йоркцы. Проблема заключалась в том, что вместить все эти встречи в один день было нереально. Гавел то навещал мэра Динкинса в его официальной резиденции – особняке Грейси, то встречался с Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром в самом сердце этой всемирной организации, в ее штаб-квартире у пролива Ист-Ривер. На трогательном приеме, устроенном в офисе правозащитной организации Human Rigts Watch, он встретился с Робертом Бернштейном, Джерри Лейбером и другими американцами, годами привлекавшими внимание Запада к нарушению прав человека в странах советского блока. В «Публичном театре» Гавел вновь увиделся с Джо Паппом, первым постановщиком «Уведомления» в Соединенных Штатах. Один за другим, подобно тому, как это происходит в фильмах Вуди Аллена, перед ним появлялись актеры и режиссеры, жаждавшие его приветствовать. Человек, очень похожий на Пола Ньюмана, таки оказался Полом Ньюманом. Гавел сказал своей свите: «Это поразительно – увидеть кого-то легендарного настолько, что я даже не верил, что он вообще существует». Ньюман захотел поведать Гавелу о своих «чешских» предках. По правде говоря, его мать, Терезия Фецкова, была родом из словацкого городка Гуменне, но кто тогда стал бы вникать в такие нюансы? Затем Гавел поспешил в Кафедральный собор Иоанна Богослова, где его и еще пять тысяч зрителей ожидало великолепное шоу: президента должны были чествовать самые разные звезды: певцы, актеры, писатели. Пол Саймон, Джеймс Тейлор, Пласидо Доминго и Роберта Флэк чередовались с Грегори Пеком и Полом Ньюманом. Был там и Том Халс, сыгравший Моцарта в «Амадее» Милоша Формана, который тоже находился в соборе. Пол Ньюман подытожил от имени всех присутствующих: «Я встречал великих политиков и встречал великих деятелей искусств, но впервые встречаю великого политика – деятеля искусств». Гавел походил на маленького мальчика, которого одного отпустили в кондитерскую. Ольга смущалась за двоих – за себя и за мужа.