Гавел - [142]

.)

Как это было типично для Гавела, событием, которое имело самые далеко идущие последствия в первый месяц его президентства, cтало не какое-либо персональное или административное решение, а опять-таки речь. 23 января 1990 года на совместном заседании обеих палат Федерального собрания он сообщил депутатам, что в своей канцелярии в Пражском Граде «не нашел ни одних часов». И продолжал: «В этом мне видится нечто символическое: долгие годы там незачем было смотреть на часы, так как время там на долгие годы застыло. История остановилась. И не только в Пражском Граде, а во всей нашей стране. Зато тем быстрее сейчас, когда мы наконец-то вырвались из сковывающей движение смирительной рубашки тоталитарной системы, она мчится вперед. Как будто наверстывает упущенное. Все мы – а значит, и вы, и я – стараемся шагать с ней в ногу»[813].

Это было предельно понятное, но политически рискованное послание. В течение следующих сорока минут президент не только пытался перешагнуть через пропасть длиной в сорок лет извращенной истории, забвения традиций и национального наследия, но и призывал вернуться к нормальному положению дел, чтобы пережитки недавнего прошлого больше не оскорбляли человеческие чувства. Однако этим он открыл ящик Пандоры.

Гавел начал с описания изменений, которые он планировал произвести в собственной канцелярии, в Пражском Граде и на посту президента в целом. Более десяти минут он уделил составу своей команды, графику своих поездок в ближайшие несколько месяцев, планам придания нового облика интерьерам Града (включая подробности, связанные с меблировкой и оборудованием ванных комнат), введения новой формы почетного караула и превращения Града в «привлекательный европейский культурный и духовный центр»[814].

Все это звучало оригинально, свежо и немного наивно. Смягчающим обстоятельством для Гавела и его команды служило то, что ни у кого из них не было никакого опыта общения с парламентом. Депутаты – даже унаследованное от прежнего режима их унылое большинство, привыкшее играть роль мебели, которую можно произвольно переставлять с места на место, – ожидали похвал, просьб, уговоров и заигрывания. Вместо этого с ними делились чьими-то планами весенней генеральной уборки, что не произвело на них особо сильного впечатления. А после этого Гавел, который до того мягко предложил парламенту принять закон о выборах, закрепляющий приоритетную роль порядочных и способных независимых кандидатов по сравнению с политическими партиями, словно бросил в публику гранату. Ссылаясь на свое право законодательной инициативы, он представил проект закона, которым вместо названия Чехословацкая Социалистическая Республика возвращалось довоенное название страны – Чехословацкая Республика – и в соответствии с этим изменялись геральдические символы государства.

Депутаты насторожились. Весь предыдущий месяц они провели в мучительных, но, в сущности, безнадежных попытках навесить демократические принципы на достаточно неопределенно сформулированные, но определенно тоталитарные конституцию и законы.

Чего стоил хотя бы тяжелый и неблагодарный труд прописывания в Гражданском кодексе юридических оснований частного предпринимательства, которое согласно Уголовному кодексу все еще могло считаться преступлением. В Федеральном собрании до тех пор было очень мало юристов, а еще меньше – мыслителей. Но вот наконец появилось нечто такое, за что депутаты могли уцепиться, что им было понятно и с чем они могли что-то поделать. И они принялись за работу.

Печальный и несколько напоминавший фарс эпизод, который за этим последовал, вошел в чешскую историю под названием «война за дефис». Предложение Гавела, сводившееся к тому, чтобы просто убрать из названия слово «социалистическая», так как им был наперед задан характер общества, которое отныне могло свободно решать, каким оно хочет быть, казалось разумным и естественным, но он не обсудил и не согласовал его заранее с Федеральным собранием. В соответствии с регламентом такой проект нельзя было ставить на голосование до тех пор, пока по нему не выскажутся правительство и парламентские комитеты. И хотя в последние недели парламент часто пренебрегал процедурными формальностями, чтобы не отставать от хода событий, на сей раз этого не произошло. Мятеж – в безукоризненном юридическом камуфляже! – возглавил депутат Зденек Ичинский, настоящий специалист в вопросах конституционного права, один из соавторов Конституции Чехословацкой Социалистической Республики 1960 года, исключенный в 1968 году из партии как коммунист-реформатор, один из первых подписантов «Хартии-77» и один из немногих в Гражданском форуме, кто возражал против выдвижения Гавела на президентский пост. В последующие недели, месяцы и годы он приложил максимум усилий для сохранения преемственности нового законодательства по отношению к предшествующему, коммунистическому, и недопущения радикальной декоммунизации страны.

В результате в Федеральном собрании впервые развернулись настоящие дебаты, да еще какие! Лишь малое число депутатов, если таковые вообще были, продолжали держаться за слово «социалистическая». Зато яблоком раздора стало другое слово: «чехословацкая». С точки зрения многих словаков, оно недостаточно отражало самобытность их народа, поэтому они предлагали писать «ЧехоСловацкая», как в Питтсбургском соглашении и Версальском договоре, где говорилось о Чехо-Словакии. В свою очередь, у многих чехов это вызывало горькие воспоминания об агонии Чехо-Словакии, как называлась Вторая Республика, в период между Мюнхенским сговором и мартом 1939 года, когда Чехию и Моравию поглотила нацистская Германия, а Словакия стала независимым государством-сателлитом гитлеровского режима. Однако словаки настаивали на том, что речь идет о государстве двух народов, и предлагали название «Федерация Чехо-Словакия». После того как Федеральное собрание остановилось наконец-то на компромиссном названии «Чехословацкая Федеративная Республика» на чешском и «Чехо-словацкая Федеративная Республика» на словацком языке, в Словакии разразилась буря из-за строчной буквы после дефиса в середине сложного прилагательного, которую чехи безрассудно, хотя и в полном соответствии с правилами орфографии, отстаивали. Тогда Федеральное собрание отменило только что принятый закон, и в результате было согласовано название «Чешская и Словацкая Федеративная Республика», которое, правда, противоречило принципам грамматики и эстетики, но позволило, по крайней мере на время, умерить страсти.