Гавел - [104]

Этот инцидент и последовавшее за ним заявление «Хартии», а также ответы Гавела на приглашения от самых разных пацифистских организаций привели к тому, что внутри «Хартии» развернулась ожесточенная дискуссия. Марксисты-реформаторы – такие как Ярослав Шабата – были очень довольны; участников западноевропейского движения за мир они полагали своими естественными, хотя и не разделяющими коммунистических идей союзниками. Консерваторы же, возглавляемые Вацлавом Бендой, ужасались. Сближаться с людьми, которые считались на Западе «полезными идиотами» Советского Союза, было для них делом невозможным.

Споры продолжались несколько лет. Гавел прилагал огромные усилия для выработки некоего консенсуса. Выражая, с одной стороны, понимание и симпатию в отношении глобальных устремлений этих движений, что не представляло для него никакой сложности, он вместе с тем всячески избегал отождествления с их конкретными позициями по жгучим вопросам. Гавел предложил идею составления «Хартией» документа о мире, однако Бенда, бывший в то время одним из спикеров, ее отклонил. В конце концов Гавел, отчасти с подачи Пречана, решил высказать свое собственное отношение к этой проблеме в статье под заглавием «Анатомия одной сдержанности»[626].

В тексте, который в основе своей посвящен определению границ, Гавел объясняет, почему чешский диссидент, не говоря уже о рядовом гражданине ЧССР, никогда не сможет полностью солидаризоваться с целями и лозунгами западного движения за мир. Асимметричность ситуации, когда молодой борец за мир на Западе может свободно критиковать ядерное оружие или ракеты на территории Североатлантического блока, в то время как миролюбивый человек в стране социализма получит за то же самое похвалу, однако окажется под угрозой ареста, если решится критиковать ракеты своей страны, обозначала серьезную проблему: люди по восточную сторону железного занавеса опасались собственных властей больше, чем любой возможной угрозы с Запада.

Альтернативный стиль жизни и риторика многих «зеленых» и других участников ассамблеи, соответствовавшие тезису Гавела об общем кризисе западной цивилизации, его – в отличие от Бенды – совершенно не отпугивали. С другой стороны, он прекрасно понимал, что в данной конкретной битве эти активисты, особенно те из них, кто выдвигал идею одностороннего ядерного разоружения (что в его глазах было равносильно самоубийству), служат не свободе и демократии, а – пускай даже неосознанно – чему-то зловещему. Ему претило лицемерие представителей западного движения за мир, которые осуждали действия Соединенных Штатов во время Вьетнамской войны, но ни словом не обмолвились о том, что как раз тогда Советский Союз начал кровавую оккупацию нейтрального Афганистана: «Действительно: что можно подумать о всемирном и даже европейском движении за мир, не имеющем представления о единственной войне, которую ведет сейчас европейское государство? Аргумент, что атакованная страна и ее защитники пользуются симпатиями западного истеблишмента и потому не заслуживают поддержки левых сил, своей невероятной идеологической ангажированностью может вызвать только одну-единственную реакцию: тотальное омерзение и чувство бесконечной безнадежности»[627].

Но одновременно Гавел восхищался молодыми людьми, «которые посреди сложившегося общества потребления выбирают не примитивную заботу о собственном благе, а заботу о судьбе мира»[628], хотя и не разделял полностью их взгляды. Наконец, как он ясно дает понять в своем эссе, «причина опасности войны – это не оружие само по себе, а политические реалии <…> разделенной Европы и разделенного мира»[629], и «единственно осмысленный путь, ведущий к истинному миру в Европе, а не просто к некоему состоянию вооруженного перемирия или “невойны”, это путь коренного изменения политических реалий, начало которому кладет нынешний кризис»[630]. По его мнению, не совпадавшему с мнением представителей западного движения за мир, истинная угроза заключалась не в нарушении напряженного статус-кво холодной войны, а как раз в его сохранении, так как «без свободных, полных достоинства и полноправных граждан нет свободных и независимых народов. Без мира внутреннего, то есть без взаимного мира между гражданами и между гражданами и государством, нет гарантий мира внешнего: государство, игнорирующее права и волю своих граждан, не может гарантировать, что станет уважать волю и права других людей, народов и государств»[631].

Политика – это зачастую игра совершенно поразительных компаньонов. Мир в своей истории повидал немало причудливых коалиций, циничнейших браков по расчету и тех печальных случаев, когда слепой вел слепого. Но здесь был диссидент, даже не политик, который намеревался пожертвовать краткосрочным успехом, связанным с тактическим союзом, ради принципиального изменения ситуационной логики. Он никогда не получил от «зеленых» ничего, кроме вымученных изъявлений восторга, и ему так и не удалось избежать критики со стороны коллег-диссидентов, обвинявших его в опасном сближении с «врагами наших друзей». Но он все равно стоял на своем, отчасти еще и потому, что большинство мейнстримных политиков Запада – и, в частности, в Германии – по-прежнему поклонялось богам Détente и Ostpolitik