Гавана. Столица парадоксов - [55]

* * *

Революции всегда сопровождались определенным абсурдом, но революция Кастро была особенно бредовой. Тут не просто власть переходила в другие руки или совершалось изменение политического устройства. Ставилась цель изменить все — создать другие общественные отношения, в том числе между мужчинами и женщинами, и положить конец потребительству. Революционеры хотели изменить человеческую природу и воспитать «нового человека». (Хотя общество должно было стать менее сексистским, о новом человеке всегда говорили «он».) Новый человек плевал на личное обогащение. О нем (или о ней) заботилось государство, а он (или она) посвящал себя служению обществу.

Все эти нововведения были очень увлекательны. Эдмундо Деснос вспоминал первые годы, 1960-е, как самый удивительный период своей жизни:

Энергия. Разрушительные мужские объятия революции. Видя, как все перевернулось с ног на голову и сотрясается, я испытывал «ажиотаж» в том смысле, как его сейчас понимают молодые здесь/там. Это осталось со мной, и потому все остальное кажется банальным. Страсть революции заменила собой мещанские радости. Мне осталось только ждать смерти, по мере того как я рассыпаюсь в труху и гнию.

Но потом наступил «особый период», и открылась шкатулка Пандоры. Когда кубинское государство лишилось советской помощи, оно больше не могло обеспечивать материальные потребности населения. Раньше революция фактически говорила народу: «Мы обеспечим вас пищей, жильем, медициной, образованием, а вы будете использовать свои возможности, чтобы как-то служить государству, которое дало вам все». Никто — ни врачи, ни музыкальные звезды, ни бейсболисты — не богател. Но зато они вносили свой вклад. Они ощущали себя частью великого эксперимента.

В 1990 году, примерно тогда, когда Кастро впервые употребил выражение «особый период», я говорил с певцом Пабло Миланесом. Он был одним из крупнейших исполнителей баллад нуэва-трова. Миланес получал только скромную кубинскую зарплату, как и остальные его соотечественники, и после гастролей, где он зарабатывал миллионы в твердой валюте для государства, ему доставалось всего 400 песо в месяц на личные нужды. Я спросил, не задумывался ли он о том, чтобы уехать из страны и разбогатеть, как сделали некоторые другие кубинские музыканты, например трубач Артуро Сандоваль. Он сказал: «Мы предпочитаем жить в таком обществе. У нас есть возможность заниматься своим искусством. Может, оно и не приносит много денег, но это не самое главное для нас. Если бы мы к этому стремились, то жили бы в другой стране и были миллионерами».

Но когда пришел «особый период» и кубинцам сообщили: чтобы прокормить себя и выжить, они должны позаботиться о себе сами — открыть паладар, завести магазин, продавать что-то на улице, возить на такси иностранцев, — все переменилось. Едва люди начали думать об этом, как их антивещистская позиция и ощущение работы на благо общества начали сходить на нет.

Бейсболисты, которых вполне устраивала жизнь на маленькую зарплату, становились все недовольнее. Они всегда играли за команду родного города, их соседи и родственники приходили поболеть на их матчи. При выездных играх фанаты набивались в пикапы или автобусы и отправлялись за ними. Но теперь все больше игроков приходили к мысли, что деньги важнее, чем привычный комфорт, даже если это значит, что придется играть за чужаков в незнакомой стране. Когда кубинец бежит в Соединенные Штаты и играет за крупные лиги, он впервые в жизни (не считая, возможно, нескольких международных матчей) выступает на стадионе, где никого не знает.

К концу 1990-х годов даже футболисты потянулись в Штаты, чтобы играть профессионально, хотя это значило, что на международных соревнованиях они не смогут больше выступать ни за сборную Кубы, ни за американскую команду — играть можно только за одну национальную сборную в карьере. Но тем не менее они могли больше заработать игрой в Соединенных Штатах, а зарабатывание денег теперь считалось законной и уважаемой целью.

Также и врачи, некогда скромные герои своих кварталов, начали забывать, как они получили бесплатное образование, и стали требовать то, что им казалось теперь своим правом, правом докторов, — право быть богатым.

* * *

Может ли кто-то бредить больше, чем эмигранты-антикастровцы? Их особенно бесит, что революция Фиделя не провалилась, подарив Кубе один из самых длинных в ее истории периодов стабильности. Это стало полной неожиданностью. Те, кто не поддерживал Фиделя, уехали в Майами, думая, что через несколько лет вернутся. Но он умер в своей постели в возрасте девяноста лет, преемственность его власти и продолжение революции надежно обеспечены. Однажды я спросил у бывшего президента Доминиканской Республики Хуана Боша, который дружил с Кастро и, несмотря на победу на демократических выборах, сумел в свое время удержать власть всего на семь месяцев, что его больше всего восхищает в Фиделе Кастро. Его ответ: «То, как он выживает».

Кастро регулярно обзывал своих противников в изгнании то крысами, то червями. Последнее слово — gusanos на испанском — еще одно свидетельство, что Кастро хотелось быть вторым Марти, только прожившим подольше. Марти тоже употреблял слово