Гаури - [47]

— Но, видно, он забыл сказать тебе, — произнес Панчи, порывисто приподнявшись, — что все мы барахтаемся в водовороте забот, голода, засухи, ненависти, долгов и нищеты. Разве нас не перемалывают, как семечки под жерновами маслобойки? Разве мы не занимаемся только тем, что ведем бесконечные тяжбы, подозреваем в чем-то друг друга, распускаем сплетни и грабим один другого? Боги умерли, а мы все — живые мертвецы в этом угасающем мире…

— Видишь ли, сынок, — ответил Адам Сингх, — этот доктор понимает, что всей стране грозит смертельная опасность, но на то он и доктор, чтобы излечить болезнь и вдохнуть жизнь в больной мир.

— Если боги мертвы, то кто это сделает? — возразил Панчи.

— У доктора Махендры великие мысли… Он ученый человек и любит бедняков. Он считает, что все наши беды исчезнут, если мы станем помогать друг другу. Тогда только мы сможем достичь идеального правления, о котором говорил Ганди.

— Да, конечно, когда мы уже умрем и попадем в ад! — с горечью воскликнул Панчи.

— О, что ты говоришь! — суеверно закричала Лакшми. — Мы не слышали твоих слов!

— Все они хотят выращивать хлеб на газетных листах и орошать землю своими разговорами или своей слюной!..

— Нет, сынок, — ответил Адам Сингх. — Жизнь всего лишь пылинка в мире, созданном Брахмой[27], в ней есть и добро и зло. Всем нам нужно постоянно трудиться, бороться со злом и помогать друг другу. Индия достаточно велика, и если в ней есть такие большие люди, как Махендра, и такие молодцы, как ты, — над нашей землей всегда будет светить солнце… Человек изменит времена года. Электрические насосы станут качать воду из колодцев, и никогда не будет засухи. И здоровье придет к людям.

— Сначала нужно, чтобы в этом мире было хоть немного справедливости, — с горечью сказал Панчи. — В деревне такое разорение, а ты говоришь об электричестве, здоровье.

— Терпение, сынок, терпение, — сказал Адам Сингх, — на все надо время. — Он повернулся к старухе: — Пошли, Лакшми, пошли…

Лакшми обняла дочь и сделала вид, что ее душат слезы.

— Иди, иди, старая лицемерка! — сказал Панчи, отворачиваясь.

Гаури тихонько оттолкнула мать, боясь рассердить мужа.

Когда Адам Сингх и Лакшми ушли, Гаури разожгла огонь в очаге и поставила греться молоко, которое принес дядюшка Рафик.

Когда молоко согрелось, Гаури вылила его в стакан, обернула стакан тряпкой и понесла его Панчи. Дядюшка Рафик вошел вслед за нею и, остановившись у порога, многозначительно кашлянул, оповещая о своем присутствии.

— Как ты себя чувствуешь, Панчи? — спросил он.

— Заходите, дядюшка Рафик, — позвала его Гаури.

— Вам бы лучше выбраться отсюда, из этой духоты, и спать во дворе, — сказал горшечник, — а мы с Хур Бану поднимемся на крышу… И мне бы хотелось, чтобы вы оба хоть немного поели. Хур Бану оставила вам еду в кухне, может, вы еще надумаете…

— Ничего, дядюшка Рафик, не беспокойтесь, — сказала Гаури, ставя стакан с молоком на низкий табурет в изголовье постели.

Горшечник был слишком застенчив, чтобы настаивать.

— Ну ладно, бог с вами, — сказал он и вышел во двор, повторив: — Во дворе никого нет, я там постелил для вас две постели.

— Хорошо, дядюшка Рафик, — нетерпеливо прошептал Панчи. Глубоко вздохнув, он взглянул на Гаури. Сердце его бешено билось.

Гаури стояла, ожидая, когда затихнут шаги Рафика. Затем она склонилась над Панчи, села на край кровати и, обняв мужа, положила голову ему на грудь.

Панчи, покоренный ее нежностью, притянул Гаури к себе.

— Я познал тьму, — прошептал он. — Теперь ты пришла и вновь зажгла меня…

На следующее утро Гаури принялась прибираться в доме. Как все женщины-индуски, она считала, что хотя бы однодневное отсутствие женщины означает осквернение всей кухонной утвари и священных пределов кухни. Поэтому в доме ничего нельзя делать, пока вся кухонная утварь не будет вычищена золой до блеска.

Она принялась за работу с самого рассвета, и к тому времени, когда Панчи проснулся, уже приготовила ему стакан горячего чаю с молоком.

Он осматривал расставленную на полках начищенную посуду, ощущал резкий запах замазанного свежим коровьим пометом земляного пола. Владыка и хозяин, он обозревал свои владения с небрежной невнимательностью мужа-индуса, убежденного, что обязанностью женщины является ведение домашнего хозяйства, точно так же как его обязанность — пахать, сеять и снимать урожай. Гаури закончила работу по дому задолго до того, как другие женщины принялись за нее, и, одетая в белое сари, сидела на краю его кровати, погружая полотенце в горячую воду.

— Я вижу, ты в Хошиарпуре не привыкла сидеть без дела, — пошутил он.

— Сейчас я сделаю тебе обтирание, — сказала она решительно. — Так что наберись спокойствия и терпения. Придется приучать тебя к порядку.

— Конечно, курочка моя! Ишь, как раскудахталась. Видно, придется тебе пообрезать язычок!

— Ну ладно, дай мне привести тебя в человеческий вид.

— Это еще что за разговоры? Я не какой-нибудь городской щеголь! Так что оставь свои городские замашки и расскажи лучше, какие там цены на базаре.

Гаури даже не стала спорить. Как опытная сиделка, она бесцеремонно сняла с мужа одежду и принялась обтирать его тело мокрым полотенцем.