Гаури - [48]

— Что ты делаешь? — беспомощно запротестовал он.

— Санитарией в нашей деревне занимается только солнце, — ответила она, крепко растирая его шею. — Если бы солнце не вставало каждое утро, мы все давно бы перемерли…

В это время с кальяном в руке вошел дядюшка Рафик, легким покашливанием известив о своем приходе.

— Ну как, брат Панчи?

— Он принимает ванну, — сказала Гаури, и не думая закрывать лицо покрывалом перед посторонним.

Панчи был слегка шокирован ее бесстыдством.

— Ты разделся, словно для драки! — сказал дядюшка Рафик, стараясь не глядеть на Гаури.

— Дядюшка Рафик, — сказала Гаури. — В лечебнице доктора Махендры я видела сотни мужчин и при этом не прикрывала лица. Так зачем мне закрывать лицо перед вами?

— Да, видно, она там многого поднабралась, — сказал Панчи горшечнику.

— Адаму была дана мотыга, а Еве прялка — от них и пошли все благородные люди, — привел Рафик древнюю поговорку.

— Старые поговорки да седые бороды — это все, что нам осталось, — отозвалась Гаури. — Старые поговорки взывают к богу, седые бороды читают молитвы. А живые мертвецы продолжают грабить друг друга…

— Вот сумасшедшая! — воскликнул Панчи. — Что скажут в деревне, если ты будешь так разговаривать со старшими. И бог тоже все слышит…

— Вот видите, дядюшка Рафик, — вкрадчиво начала Гаури, смачивая полотенце и обтирая ноги мужа, — вчера он говорил, что боги мертвы, а сегодня опять их боится. Когда я впервые пришла в этот дом, я так беспокоилась о том, что скажут обо мне в деревне, что слово боялась вымолвить. Я лишь делала домашнюю работу да хандрила вот на этой постели. У меня не было своих мыслей. А ведь известно: тот не может летать, у кого нет крыльев. Все в деревне покорно выслушивают наставления лаллы Бирбала и других старейшин и живут свинской жизнью. Доктор Махендра не зря говорит: «Где бедность, там ростовщик, священник и помещик, а бог всегда на их стороне». Но он считает, что так не должно быть. А в деревне такая свинская жизнь потому, что каждый здесь чертит пыль косом перед тем, кто выше его и богаче одет. К тому же всегда есть угроза засухи, есть азартные игры, ростовщики, брань, пьянство, не говоря уже о том, что мужья бьют своих жен…

— Подумать только! — воскликнул восхищенный Рафик. — Ты вернулась домой настоящим мудрецом!

— Просвещение, — сказала Гаури, повторяя слова Махендры, — просвещение, а не религия сделает нас хозяевами своей судьбы.

— Кто этот мудрый доктор, который научил тебя всему этому? — спросил Панчи. — По-моему, он просто глупец!

— Он святой человек! — сказала Гаури. — Он умеет вдыхать жизнь в умирающих. Он видит корень зла. Он знает, что крестьянин вынужден идти к ростовщику или голодать, если у него нет сбережений и воды. Он знает, какие проценты берут ростовщики в деревне, знает, какие скорпионы и змеи жалят нас… И он говорит, что этого не должно быть, что человек создан не для этого. Он любит людей и знает, в чем смысл жизни. Он говорил с дядей Адамом Сингхом и с моей матерью, и, я уверена, они поняли его.

— Ловко же ты все это выкладываешь! — воскликнул Рафик. — Ты должна рассказать все это Хур Бану. Она тоже говорит, что залезать в долги, браниться, проматывать деньги, играть и пить — большое зло. Конечно, насчет выпивки я с нею не согласен. Пропустить изредка стаканчик-другой никому не повредит…

— Ох, дядюшка Рафик, не давай им сходиться вместе, не то они запретят колотить жен всей деревне, — сказал Панчи шутливо.

— Сынок, — сказал Рафик. — Слова похожи на семена цветов. Когда ветер уносит в болото семена цветка, они могут там прорасти, и трясина станет садом.

— А по-моему, все эти докторские идеи просто глупы! — сказал Панчи. Ему вовсе не хотелось так быстро соглашаться со всем тем, что было для него новым и необычным.

После полудня Гаури сидела рядом с Хур Бану, усердно крутившей прялку на веранде. Помогая Хур Бану расчесывать пряжу, она увлеченно рассказывала ей о чудесах Хошиарпура.

— Там, тетушка, электрические лампы светят, как звезды ночью. А дороги такие чистые, что можно видеть в них свое лицо. А в лечебнице мне приходилось кипятить все инструменты, прежде чем большой доктор дотронется до них. Вы знаете, даже человеческое дыхание ядовито для раны, поэтому нам, санитаркам, приходилось прикрывать нос и рот белой повязкой, когда доктор оперировал кого-нибудь из больных…

— Ай-ай, — удивлялась Хур Бану, — вы, должно быть, были похожи на джайнских[28] отшельников. Я слышала, наш Рамазан, который там работает на фабрике, должен носить какую-то синюю одежду. Но зато мне говорили, что с тех пор, как в нашем государстве правят индусы, мечети в Хошиарпуре стоят совсем заброшенные, а храмы процветают.

— Не болтай глупости! — закричал ей Рафик с дальнего конца веранды, где он осматривал огромные, недавно обожженные кувшины для зерна. — Она тебе про сахар, а ты ей про дерьмо! Слушай ее и старайся понять. Тот, кто молчит, постигает мудрость.

— А ты не суй нос не в свои дела! — ответила Хур Бану. — Когда ты говоришь, можно подумать, что это дребезжат твои полуобожженные посудины!

Гаури не могла удержаться от улыбки, слушая их перепалку, и из скромности закрыла лицо краем покрывала.