Гарри-бес и его подопечные - [46]

Это война! Да! Война до конца, до последнего вздоха! Я объявляю войну всем стихиям… Бог то иль Дьявол, мне все равно… но я разберусь с этой мутью… что томит и убивает одновременно. Я разберусь… со всеми пыльными религиями, тупыми моралями, словами, давно потерявшими смысл. С всеми раздутыми кумирами, что толпятся во мне, нависают, мешают дышать… Со «слезинкой плачущего младенца»… с этим лукавым божком, приходящим в полуснах к престарелым диктаторам. Со священными животными — женщинами, наведшими столько шороха, породившими столько сладострастного козлиного блеяния по поводу своих взрывоопасных задниц и животворящих щелей… С этими непорочными суками, доводящими до исступления воинов, прошедших все испытания, но подорвавшихся на солнечной полянке, в цветущих лугах на мине со страшным названием «Любовь». Я разберусь со всеми святынями, библейской ворожбой, христианским причмокиванием, с этим неисчерпаемым кладезем лжи, от которой не знаешь, где скрыться… Со всей этой мутной и клейкой мерзостью, что налипла за долгие годы на наши мозги и замусорила настолько, что все потеряло первоначальный, естественный смысл. Я разберусь. Потому что я нуль. Я пустота и боль. Что может быть чище и свободней этого? Я вне организации под бессмысленным, ничего не значащим названием «Человечество». Я отделил свою Церковь от вашего Человечества.

И я стал кидать в топку все без разбора… Без системы и выбора. Все, что не подсунула бы мне жизнь, куда бы не забурилась моя спиралевидная мысль, что бы не налипло на мой воспаленный и круглый глаз. Глаз-репей, жадный до зрелищ… Все туда — в топку! Зеленую травку и осклизлый прах, мощи святых и ****овитую девку, сладкие слюни дьявола и горькую тайну Господню, молитвы, уличную трескотню, скуку, безумие, экстаз — весь этот гремучий наворот трагедии и фарса, эту эклектичную многоголовую дребедень… И все горело! Материал оказался горючим и плавким. Белые листы слизывали все, что не подсунул бы я. Рукопись распухла, как утопленница, и зудит, как осиное гнездо. Бешеные осы жалятся, заставляя меня впадать в транс и исполнять ритуальный танец дикой природы. Первородную пляску жизни и смерти под бубен шамана!

Меня достали мысли… Мысли-сперматозоиды. Я испытываю дрожь, постоянную эрекцию от запаха жизни. Я разбух, возбудился, как фаллос. Я восстал с единственной целью: трахнуть эту мучащую меня красотку, вечную девственницу — Жизнь. И я сделаю это. Прорву плевру запретов, броню законов, уставов, канонов, морали — всю эту тухлятину, порожденную импотентами. Я залью пульсирующий влажный теплый мир своей спермой, раскидаю семя и отползу назад…

Эта писанина… нелепый бред еретика… попытка выразить невыразимое… Этот текст — слова на бумаге — что это? Сточная канава моих комплексов или ребенок, рожденный в любви? Я ни в чем не уверен… Он выпирает из меня углами, зудит, жжется, просится в мир… Он повернул мои мозги настолько, что я уже не знаю, что было первично: текст или жизнь его вдохновляющая. Я беремен жизнью или жизнь беременна мной? Герои моего романа… давно уже разбрелись безразлично-жующим стадом, уползли кто куда, как гусеницы на огороде, и каждый самостоятельно жрет свою капусту. Им решительно плевать на своего создателя. А может наоборот, эти — настоящие — стали разыгрывать кем-то задуманный сюжет? Мир оказался безупречно литературным… Но я давно уже не хозяин этих страниц. Я вообще не уверен, моих ли это рук дело. Кто-то нагло вмешивается в этот процесс… Очевидно тот, кто расставил капканы…

Но я не хочу никакой литературы!

Я въехал на эти белоснежные страницы, тревожный и чуткий, с великой целью откопать первопричину, вычислить формулу Зла, разыскать того, кто мне гадит, кто так хитро водит всех за нос. И разобраться с ним. Я догадывался, впрочем, что этот хитрец многоголов и бессмертен… Но я скакал прямо, добрый молодец, беленький козлик. Я верил, что оружие мое — любовь — посильней его сучьей сути. И клубочек, что дала мне бабушка, катился проворно, и я был румян. Но бабушка оказалась стервозой, а клубочек привел меня в Ад. Я сидел по брюхо в болоте, растеряв весь румяный задор, и выл, как последняя падла. Меня засасывала трясина, я дрожал и хотел жить. Я враз отказался от всех погремушек, этих миленьких цацек, стремных фенечек, под названием: Гордость, Спасение, Красота, Подвиг, Мужество… Многоголовый клыкастый хряк, на которого точил я свой нож, Елена Прекрасная, томящаяся в темнице, — все было здесь, в моем теле, в судорожной хватке за скользкую траву. Все сузилось до двух величин: Жизнь и Смерть. Я должен был выжить — и все! Остальное не имело смысла.

Я долго бился, выдирая свое тело из трясины… Я барахтался, проклиная судьбу, задыхался болотным газом и смотрел в упор в бесстрастный и блеклый лик Смерти… Я боролся и, наконец, восстал — раскисшая птичка, с оторванным хвостом, не способная на взлет и трели… Я потащился в гнилую даль, унося с собой эту мерзость. Каждой клеткой я чувствовал пустое провалище, в каждой молекуле ощущал поганую жижу трясины. Но меня бесил этот гнилостный запах собственных разложившихся внутренностей. Болотная слизь, озноб и безысходность, возведенная в степень безумия, не устраивала меня. Тогда я запалил костерок на развалинах своей дохлой империи. Я пыжился, раздувая угли до белой ярости, выжигая слизь малодушия и мокренький страх… Я так ничего и не понял в этой чертовой жизни… Я был напуган и ругался, как пьяный школьник, последними словами… Мой максимализм был сильнее разума. Мой экстаз зашорил мои мозги. Я сказал так: пошли вы все к ****ой матери! Ты — Вечный и Мудрый Отец, выпустивший меня погулять. И ты — Козел, подставивший мне ножку. И вся, пресмыкающаяся перед вами сопливая масса, лижущая вам задницы. Я больше не учитываю вас. Я — больше — не поверю — вам — на слово!