Гарнизон маленькой крепости - [8]

— Садитесь, гостем будете! — язвительно сказал Сибирко.

Немец не понял. Он поднял глаза. И вдруг, словно чего-то испугавшись, истошно закричал и бросился к двери. Его удержали. Но он, выкатив обезумевшие глаза, что-то лепетал и рвался вперёд.

Вскоре всё выяснилось. Ошеломлённый происшедшим фашистский унтер потерял чувство времени. Он вспомнил высеченный им огонёк, ползущий к взрывчатке по шнуру. Это помещение, в котором он находился, его же рукой было обречено на уничтожение. Русские спокойны и не знают, что через секунду — две их укрепление вместе с ними, вместе с оружием, и главное, вместе с ним, немецким унтер-офицером, в оглушительном грохоте взлетит кверху. Ужас охватил пленника. Он метался, объяснял по-немецки, а его не понимали.

Но его поняли. Перетрусивший немец не сознавал, что срок горения шнура давно прошёл. Он всё ещё ожидал взрыва. Лишь обгорелый конец шнура, обрубленный «инженерами» и показанный пленнику, подействовал на него, и немец успокоился.

— Однако, ты не из храбрых, — сказал Калита, обращаясь больше к бойцам, чем к немцу.

— Что же с ним делать? — спрашивал комендант.

— Известно, что делать, — сказал Сибирко.

— Следовало бы допросить, но проклятый фашист, кажется, по-русски не знает ни единого словечка. Да и мне с немцами разговаривать не приходилось. Впрочем, с допросом мы тоже успеем. Нужно перетащить взрывчатку.

Допрашивать немца пришлось Горяеву. Когда-то в средней школе он изучал немецкий язык. Кроме того, в его вещевом мешке вместе с наставлением по стрелковому делу и томиком стихов Тихонова оказался русско-немецкий словарь.

Дело было новым и совсем нелёгким. Во-первых, Горяев, не знал даже самых элементарных основ дознавательного искусства, во-вторых, сейчас он понял, что посредственные отметки, которые он получал в школе за свои познания в немецком языке, были более чем справедливыми, пожалуй, преподаватель был даже несколько щедрым.

Немец сидел перед Горяевым жалкий, испуганный. Его изношенная и порванная шинель мешковато топорщилась на плечах. Должно быть, совсем не таким выглядел этот унтер, маршируя по улицам западноевропейских городов, и потом, переходя советскую границу. Горяев слышал, что некоторые фашисты держатся в плену нагло и отказываются отвечать. Унтер не походил на таких.

— Ви хайст ир?

Горяев произнёс эти слова притворно равнодушно. Можно было подумать, что по-немецки он болтает с лёгкостью берлинской торговки пивом.

Но уже со следующим вопросом пришлось заглянуть в словарь. Впрочем, немец отвечал охотно и даже однажды, осмелев, попытался протянуть руку к словарю, намереваясь помочь Горяеву. Однако Горяев вежливо попросил его сидеть спокойно.

Страх у немца прошёл. Пока Горяев рылся в словаре, отыскивая слова, он внимательно рассматривал помещение. Как выяснилось из допроса, его звали Пауль Гейнц. Это была правда. Горяев перед допросом прочитал имя на портсигаре. Гейнц, по его словам, не хотел воевать против русских, он ненавидел военную службу, войну и своих офицеров. Это была ложь. На том же именном портсигаре в надписи восхвалялись усердие, чинопочитание и доблесть его владельца.

Немец рассказал, что он сам сапёр и признал, что долговременное укрепление русских построено на очень выгодном месте, что захватить его очень трудно. Но немцы надеялись его взорвать, после того как обычная блокировка не удалась. Кроме того близкое расположение линии обороны города и постоянная артиллерийская стрельба русских не позволяют блокировать ДОТ одновременно со всех сторон. Фашисты надеялись также, что гарнизон сдастся в первые же дни.

— Напрасно надеялись, — зло ответил комендант, когда Горяев кое-как перевёл ему слова немца.

12

— Товарищ сержант, связь есть!

Радостный крик Сибирко привлёк внимание всего гарнизона. Даже Усов, всегда спокойный и сдержанный, лёгким прыжком соскочил с топчана. Он выхватил трубку из рук Сибирко и приложил к уху.

— Что-то шумит, — сказал комендант, прислушиваясь. — Неужели наши восстановили?

— Я слышал голос… — сказал Сибирко.

— Ростов… Ростов…

Наконец-то снова можно поговорить со своими!

— Командира к телефону! — услышал Усов отдалённый глухой, но сильный голос.

— Я у телефона, — ответил комендант. — Кто говорит?

— Говорит Ростов… полковник Петров. Как обстоят дела? Потери у вас большие?

Комендант заметно смутился. Почему на командном пункте батальона оказался командир дивизии?

— Я слушаю вас, товарищ полковник!

— У меня есть к вам вопросы. Долго ли вы сможете продержаться? Сколько у вас остаётся продовольствия и боеприпасов?..

Комендант нахмурился. Смутное подозрение тревожило его сознание. Не опуская трубки, он молчал, обдумывая, что говорить.

— Почему молчите? Отвечайте на вопросы! — снова повелительно прогудел телефон.

— Попросите к телефону семьдесят три! — твёрдо сказал Усов. — Я не знаю, с кем разговариваю.

— Я вам назвал себя. Отвечайте, я приказываю.

— Семьдесят три к телефону! — настойчиво повторил комендант.

Трубка тихо шуршала, едва затрагивая слух. Усов уловил шёпот — два-три слова, резко прерванные. Теперь становилось, ясно, что ДОТ соединён с кем-то незнакомым.

Прикрыв микрофон рукой, комендант подозвал Сибирко.