Гармонист - [21]

— Нет! Не то!. — соображали шахтеры. — Он на Баева в обиде был за собрание. На собрании Баев дядю своего конфузил. Вот от этого он озлобился!

Но и это объяснение не успокаивало и не удовлетворяло шахтеров.

А Баев, у которого был проломлен череп, лежал в больнице, не приходя в сознание, и врачи опасались за его жизнь.

— Неужто умрет? — огорчались шахтеры. — За ничто парень погибает!..

— За пустяк и притом от родного дяди!..

— Дядя!.. Чорт он ему, а не дядя!..

О Покойнике говорили с озлоблением. В поселке уже давно не было такого безобразия. Если и случались драки, то проходили они бескровно и подравшиеся быстро мирились и пили на мировую. Даже буян Огурцов со своей компанией знали меру. На Покойника негодовали и зная, что он арестован, ждали для него сурового и скорого суда.

Когда дня через два по поселку разнеслась весть, что Баеву стало лучше и что доктора надеются теперь на его выздоровление, рабочие обрадованно заволновались и перенесли все свое внимание на судьбу Покойника.

— Судить его крепче надо!.. Он ведь прямое вредительство устроил!

— Такого парня решил угробить! Отменного шахтера, вроде ударника!

— Нагреть ему так, чтоб знал наперед!.. Чтоб восчувствовал!..

Судьбою Покойника заинтересовался и Никон. С каким-то болезненным любопытством расспрашивал он всех о Покойнике, о том, как он сидит да когда и где его будут судить и, наконец, что ему могут присудить. Он до того загорелся страстью узнать побольше об этом деле, что в свободное время сходил на квартиру к Покойнику и повидал Степаниду.

Женщина встретила его угрюмо.

— Ну, сидит... Обеспамятствовал он. Третьи сутки пил. В голову вино и ударило... — Глаза Степаниды глядели зло и широкое лицо пылало. — Не в своем уме был. С его и взыскивать строго нельзя.

— Он Баева чуть не до смерти... — напомнил Никон.

— Сергея-то?! — колыхнулась Степанида и обожгла Никона гневным взглядом. — А пошто он мужика страмил всенародно!? За что?.. Экое посрамление мужику! Не поглядел, что дядя родной! Всякими словами, всякими словами его порочил!..

Никон вспомнил свою попытку посочувствовать Покойнику и что из этой попытки вышло. Еще вспомнил он разговор возле афишки.

— Да как же так? — изумился он. — Ведь Покойник-то после собрания отошел сердцем... Он сам признавался, что Баев его правильно... Ничего не пойму!.. Если бы сгоряча, а то успокоился, а прошло время, и такое дело сделал...

— Нечего тебе тут понимать! — рассердилась Степанида и повернулась к Никону спиной. Он посмотрел на эту широкую спину, усмехнулся и пошел прочь.

30

Как-то незаметно и неожиданно Никона уколола остренькая мысль: вот теперь Баев лежит больной и не скоро, может быть, поправится, и исчез на время самый опасный соперник. Будет стоять где-то и пылиться форсистая его гармонь и не побегут ловко и мастерски пальцы по блестящим ладам...

Мысль эта подкралась к парню предательски и коварно. Она заставила взволноваться. Никон даже соскочил с койки и остановился посреди барака. Сразу стало легко и весело. Да, вот это ловко! Снова, значит, он, Никон, самый распрекрасный гармонист, самый желанный гость!.. Конечно, Баева жалко, но тут уж судьба. И Никон разве виноват, что Покойник озлился и шарахнул какой-то железиной шахтера по голове?

И поэтому Никон, давно не бравшийся по-настоящему за гармонь, появился в ближайший же выходной день на солнечной улице с инструментом в руках, рассыпая вокруг себя звонкую и веселую песню.

Уже давно не было ему так легко и привольно. Он шел по поселку, по средине улицы, шел, гордо поглядывая вокруг себя, и играл. И для него исчезло в это мгновенье все то, что томило и угнетало его, исчезли неполадки в его работе, тяжесть этой работы, косые взгляды товарищей, укоризненные речи Зонова, недавнее собрание и выступление Баева. Исчезло все, что тяжким грузом давило и мешало легко и бездумно жить и играть.

Пыльная улица была залита июльским солнцем. По-праздничному пустынными выглядывали дома и бараки. И только редкие жители, потревоженные неожиданной музыкой, выглядывали из окон, высовывались в калитки. Но чем дальше шел Никон, тем люднее и оживленней становилось кругом. У ворот, у калиток, у входов в бараки появлялись люди, останавливались, посматривали на Никона, вслушивались в его песни. И ребятишки выкатывались на средину улицы, забегали впереди Никона, заглядывали на него, вертелись пред ним, прискакивали и пылили жаркой, серой, непотревоженной с утра пылью дороги.

Ликующе лилась песня. Кто мог нарушить радость и гордость Никона? Какое ему дело до всего, что совершается вокруг него? Вот какие-то красные полотнища пылятся и выцветают на ярком солнце и слова на них белеют какие-то и люди читают их и, может быть, волнуются о чем-то, читая эти слова. К чему это все ему, Никону? Сегодня его день, сегодня он может стряхнуть с себя заботы и тягости труда.

Задорно и вызывающе звенела песня. И пыль вспархивала из-под ленивых шагов Никона. И веселее вертелись кругом ребятишки. И празднично тих и ясен был день.

Но на перекрестке, где широкая улица поселка пересекалась старым трактом, возник глухой рокот, быстро усилившийся и ставший громким и шумным. Из-за поворота выскочил грузовик. Гудок прокричал тревожно и властно. Тучи пыли поплыли за машиной. Никон рванулся с середины улицы к дощатому тротуару, перестал играть и сердито посмотрел на грузовик. Машина была заполнена людьми, которые дружно придерживались друг за друга и что-то оживленно кричали.