Гарман и Ворше - [11]

Ключ повернулся два раза с характерным ржавым звуком, который оба брата узнали бы среди всех звуков мира. Дверь открылась. Навстречу им пахнуло запахом сырости и вина. Они вошли. Консул запер дверь и сказал:

— Ну вот! Теперь пусть мир часок-другой обойдется без нас!

Внутренний погреб, казалось, был старее самого дома; его своды напоминали старинные своды монастыря. Потолок был настолько низок, что советнику приходилось нагибаться, поэтому и консул, войдя, немножко сгорбился.

Разной формы бутылки, покрытые пылью и паутиной, лежали рядами. Выше, в углублении стены, у окна с решеткой, замурованного извне, стояли два старых голландских бокала на ножках, там же в углу лежала большая винная бочка. Около бочки стоял пустой ящик, а перед ним кресло без спинки, с вылезающим из сиденья вьющимся волосом, и старая ломаная лошадь-качалка.

Они поставили фонари на край ящика и сняли с себя сюртуки: чтобы повесить их, у каждого брата был собственный гвоздь.

— Ну, как ты полагаешь, с чего бы нам сегодня начать? — сказал Кристиан Фредрик, потирая руки.

— Неплохо бы с портвейна! — заметил советник, взглянув на ряды бутылок.

— Портвейн тут был замечательный! — отвечал консул и посветил фонарем. — На! Погляди-ка! В самой глубине лежат еще десятка два бутылок, содержимого которых мы никогда не пробовали; я, пожалуй, догадываюсь, что это такое!

— Вероятно, бабушкина ягодная настойка! — сказал Рикард.

— Ну уж едва ли! Неужели ты думаешь, что отец мог держать старую настойку в самых недрах погреба?

— Возможно, что он ценил все старое, как это делают и некоторые другие из тех, кого я знаю! — сказал советник.

— Ах, ты теперь всегда чертовски остришь! — проворчал консул. — Вот бы нам достать эти бутылки!

— Тебе придется полезть за ними, Кристиан Фредрик! Я немножко толстоват!

— Ну да! Я и собираюсь это сделать! — отвечал брат, снимая с себя часы с тяжелыми брелоками, и осторожно пополз между рядами бутылок.

— Одну я уже достал! — воскликнул он.

— Возьми сразу две, раз уж ты там!

— Охотно! Только тогда тебе придется тащить меня за ноги!

— Avec plaisir![7] — отвечал советник. — Но не глотнешь ли ты немного бургундского, пока ползаешь среди бутылок?

Это, вероятно, было очень смешное замечание, потому что консул захохотал и сквозь смех воскликнул:

— Ох! Я задыхаюсь! Задира! Ну, тащи же меня, сатана!

Кличка «Задира» осталась за Рикардом с детских лет. Что же касается до шутливого упоминания о бургундском, то дело обстояло так: однажды, когда младший консул полез сквозь ряды бутылок, чтобы найти какую-нибудь редкость, он нечаянно стукнулся головой о бутылку, лежавшую выше, и стукнулся с такой силой, что горлышко отлетело, а вся бутылка бургундского вылилась ему за воротник. С тех пор каждый раз, когда один из них намекал на этот случай, они смеялись, и советник порой бывал настолько неосторожен, что делал такие намеки даже в присутствии посторонних.

Он мог, например, сказать, сидя за столом, когда заходила речь о красном вине:

— О! Мой брат консул изобрел совершенно особый способ употребления бургундского!

И за такой фразой неизменно следовали припадки сильного кашля у обоих братьев, и они обменивались между собой таинственными знаками.

Молодежь их дома много раз пыталась проникнуть в тайну этого «бургундского», но тщетно; одна только йомфру Кордсен, которая в тот достопамятный день помогала консулу переменить рубашку, была посвящена в это дело; но йомфру Кордсен умела молчать о тайнах и посерьезней этой.

Наконец консул вылез, смеющийся и сияющий, с пыльным животом и паутиной в волосах. После того как они еще вдоволь посмеялись над шуткой (хорошо, что своды погреба были такие толстые!), советник открыл одну бутылку по всем правилам искусства: это ведь была его специальность!

— Гм! — сказал консул. — Какой своеобразный букет!

— Просто прокисшее вино! — сказал советник и сплюнул.

— Фу! Да ты прав, задира! — воскликнул Кристиан Фредрик и сплюнул дважды.

Дядюшка Рикард открыл вторую бутылку, понюхал и сказал уверенно:

— Мадера!

Светлое золотое вино заискрилось, насколько это было возможно в старых бокалах, которые по традиции никогда не мылись.

— Да, это вот другое дело! — сказал младший консул и сел верхом на старую лошадь-качалку: это было его обычное место.

Лошадь-качалка была любимой игрушкой его раннего детства. «В былые дни всё делали крепче и основательнее!» — часто говаривал Кристиан Фредрик, и когда однажды эта лошадка, вместе с другим хламом, попалась ему на глаза, он велел отнести ее в винный погреб.

Много раз за долгие годы он сидел на этой детской лошадке, попивая старое вино из старого стакана со старым товарищем детских игр. А советник сидел в ветхом кресле, скрипевшем от тяжести его тела, рассказывал разные истории и смеялся, вспоминая старые дни, и тоже пил сверкающее вино. Никогда никакое вино не казалось ему вкуснее и никакой зал не представлялся его взору прекраснее этого погреба с низко нависшими сводами, освещенного двумя чадящими фонарями.

— Просто безобразие, что ты еще не получил свою часть из этой большой бочки портвейна. Я пришлю тебе на днях немножко вина в Братволл, чтобы у тебя было что-нибудь под рукой, пока мы с тобой не «откупорим» чего-нибудь в следующий раз.