Гарики на каждый день - [11]

поскольку в старости паскудной

под нас подсунутое судно –

помеха жизни безрассудной.

Эпохи крупных ослеплений недолго

тянутся на свете,

залившись кровью поколений,

рожденных жить в эпохи эти.

За плечами с пустым мешком,

только хлеб там неся и воду,

в жалком рубище и пешком

есть надежда найти свободу.

Ты пишешь мне, что все темно и плохо,

Все жалким стало, вянущим и слабым;

но, друг мой, не в ответе же эпоха

за то, что ты устал ходить по бабам.

Наша старость – это ноги в тепле,

это разум – но похмельный, обратный,

тише музыка и счет на столе,

а размер его – всегда неоплатный.

Азарт живых переживаний

подвержен таянью – увы! –

как пыл наивных упований,

как верность ветреной вдовы.

Когда время, годами шурша,

достигает границы своей,

на лице проступает душа,

и лицо освещается ей.

Есть люди, провалившие экзамен

житейских переплетов и контузий,

висят у них под мутными глазами

мешки из-под амбиций и иллюзий.

Не тужи, дружок,

что прожил ты свой век не в лучшем виде:

все про всех одно и то же

говорят на панихиде.

Я жизнь свою листал сегодня ночью,

в ней лучшие года ища пристрастно,

и видел несомненно и воочию,

что лучшие – когда я жил опасно.

Однажды на улице сердце прихватит,

наполнится звоном и тьмой голова,

и кто-то неловкий в несвежем халате

последние скажет пустые слова.

IX. Увы, но улучшить бюджет нельзя, не запачкав манжет

К бумаге страстью занедужив,

писатель был мужик ледащий;

стонала тема: глубже, глубже,

а он был в силах только чаще.

Наследства нет, а мир суров;

что делать бедному еврею?

Я продаю свое перо,

и жаль, что пуха не имею.

Бюрократизм у нас от немца,

а лень и рабство – от татар,

и любопытно присмотреться,

откуда винный перегар.

Беда, когда под бой часов

душа меняет крен ушей,

следя не тонкий вещий зов,

а полногрудый зов вещей.

В любимой сумрачной отчизне

я понял ясно и вполне,

что пошлость – верный спутник жизни,

тень на засаленной стене.

Печальный знак несовершенства

есть в быте нашего жилья:

везде угрюмое мошенство,

и нет веселого жулья.

Дойдут, дойдут до Бога жалобы,

раскрыв Божественному взору,

как, не стесняясь Божьей фауны,

внизу засрали Божью флору.

Увы, от мерзости и мрази,

сочащей грязь исподтишка,

ни у природы нету мази,

ни у науки порошка.

С любым доброжелателен и прост,

ни хитростью не тронут, ни коварством,

я выжига, пройдоха и прохвост,

когда имею дело с государством.

Злу я не истец и не судья,

пользу его чувствую и чту;

зло приносит вкусу бытия

пряность, аромат и остроту.

Совсем на жизнь я не в обиде,

ничуть свой жребий не кляну;

как все, в говне по шею сидя,

усердно делаю волну.

Среди чистейших жен и спутников,

среди моральнейших людей

полно несбывшихся преступников

и неслучившихся блядей.

Мужик, теряющий лицо,

почуяв страх едва,

теряет, в сущности, яйцо,

а их – всего лишь два.

Назло газетам и экранам

живая жизнь везде царит;

вранье на лжи сидит обманом

и блядству пакости творит.

Есть в каждой нравственной системе

идея, общая для всех:

нельзя и с теми быть, и с теми,

не предавая тех и тех.

Высокий свет в грязи погас,

фортуна новый не дарует;

блажен, кто верует сейчас,

но трижды счастлив, кто ворует.

Есть мужички – всегда в очках

и плотны, как боровички,

и сучья сущность в их зрачках

клыками блещет сквозь очки.

Не зная покоя и роздыха,

при лунном и солнечном свете

я делаю деньги из воздуха,

чтоб тут же пустить их на ветер.

Мои способности и живость

карьеру сделать мне могли,

но лень, распутство и брезгливость

меня, по счастью, сберегли.

У смысла здравого, реального –

среди спокойнейших минут –

есть чувство темного, анального,

глухого страха, что ебут.

Блаженна и погибельна работа,

пленительно и тягостно безделье,

но только между них живет суббота

и меряет по ним свое веселье.

Опасно жить в сияньи честности,

где оттого, что честен ты,

все остальные в этой местности

выходят суки и скоты.

Не плачься, милый, за вином

на мерзость, подлость и предательство;

связав судьбу свою с гавном,

терпи его к себе касательство.

Скука. Зависть. Одиночество.

Липкость вялого растления.

Потребительское общество

без продуктов потребления.

Становится с годами очень душно,

душа не ощущает никого,

пространство между нами безвоздушно,

и дух не проникает сквозь него.

Эпоха не содержит нас в оковах,

но связывает цепкой суетой

и сутолокой суток бестолковых

насилует со скотской простотой.

Нам охота себя в нашем веке

уберечь, как покой на вокзале,

но уже древнеримские греки,

издеваясь, об этом писали.

Ища путей из круга бедствий,

не забывай, что никому

не обходилось без последствий

пркосновение к дерьму.

Я не жалея покидал

своих иллюзий пепелище,

я слишком близко повидал

существованье сытых нищих.

Себя продать, но подороже

готов ровесник, выйдя в зрелость,

и в каждом видится по роже,

что платят меньше, чем хотелось.

За страх, за деньги, за почет

мы отдаемся невозвратно,

и непродажен только тот,

кто это делает бесплатно.

Когда нам безвыходно сразу

со всех обозримых сторон,

надежда надежней, чем разум,

и много мудрее, чем он.

Старик, держи рассудок ясным,

смотря житейское кино:

дерьмо бывает первоклассным,

но это все-таки гавно.

Надо очень увлекаться

нашим жизненным балетом,

чтоб не просто пресмыкаться,