Гарики из Иерусалима. Книга странствий - [25]

* * *

Есть в осени дыханье естества,

пристойное сезону расставания,

спадает повседневности листва,

и проступает ствол существования.

* * *

Того, что будет с нами впредь,

уже сейчас легко достигнуть:

с утра мне чтобы умереть —

вполне достаточно подпрыгнуть.

* * *

Мне близко уныние старческих лиц,

поскольку при силах убогих

уже мы печальных и грустных девиц

утешить сумеем немногих.

* * *

Временем без жалости соря,

вертимся в метаниях пустых,

словно на дворе еще заря,

а не тени сумерек густых.

* * *

У старости моей просты приметы:

ушла лихая чушь из головы,

а самые любимые поэты

уже мертвы.

* * *

Стало сердце покалывать скверно,

стал ходить, будто ноги по пуду;

больше пить я не буду, наверно,

хоть и меньше, конечно, не буду.

* * *

К ночи слышней зловещее

цоканье лет упорное,

самая мысль о женщине

действует как снотворное.

* * *

В душе моей не тускло и не пусто,

и даму если вижу в неглиже,

я чувствую в себе живое чувство,

но это чувство юмора уже.

* * *

К любви я охладел не из-за лени,

и, к даме попадая ночью в дом,

упасть еще готов я на колени,

но встать уже с колен могу с трудом.

* * *

Зря девки не глядят на стариков

и лаской не желают ублажать:

мальчишка переспит — и был таков,

а старенький — не в силах убежать.

* * *

Когда любви нахлынет смута

на стариковское спокойствие,

Бог только рад: мы хоть кому-то

еще доставим удовольствие.

* * *

Мой век, журча сквозь дни и ночи,

впитал жару, мороз, дожди;

уже он спереди короче,

зато длиннее позади.

* * *

И вышли постепенно, слава Богу,

потратив много нервов и труда,

на ровную и гладкую дорогу,

ведущую к обрыву в никуда.

* * *

Время льется даже в тесные

этажи души подвальные,

сны мне стали сниться пресные

и уныло односпальные.

* * *

В наслаждениях друг другом

нам один остался грех:

мы садимся тесным кругом

и заводим свальный брех.

* * *

Вдруг то, что забытым казалось,

приходит ко мне среди ночи,

но жизни так мало осталось,

что все уже важно не очень.

* * *

Я равнодушен к зовам улицы,

я охладел под ливнем лет,

и мне смешно, что пес волнуется,

когда находит сучий след.

* * *

Время шло, и состарился я,

и теперь мне отменно понятно:

есть у старости прелесть своя,

но она только старости внятна.

* * *

С увлечением жизни моей детектив

я читаю, почти до конца проглотив;

тут сюжет уникального кроя:

сам читатель — убийца героя.

* * *

Друзья уже уходят в мир иной,

сполна отгостевав на свете этом;

во мне они и мертвые со мной,

и пользуюсь я часто их советом.

* * *

Два пути у души, как известно:

яма в ад или в рай воспарение,

ибо есть только два этих места,

а чистилище — наше старение.

* * *

Ушел кураж, сорвался голос,

иссяк фантазии родник,

и, словно вялый гладиолус,

тюльпан души моей поник.

* * *

Не придумаешь даже нарочно

сны и мысли души обветшалой;

от бессилия старость порочна

много более юности шалой.

* * *

Усталость сердца и ума —

покой души под Божьим взглядом;

к уставшим истина сама

приходит и садится рядом.

* * *

Отныне пью лишь молоко.

Прости, Господь, за опоздание,

но только старости легко

дается самообуздание.

* * *

Томлением о скудости финансов

не мучаюсь я, голову клоня;

еще в моей судьбе немало шансов,

но все до одного против меня.

* * *

Кипя, спеша и споря,

состарились друзья,

и пьем теперь мы с горя,

что пить уже нельзя.

* * *

Я знаю эту пьесу наизусть,

вся музыка до ноты мне известна:

печаль, опустошенность, боль и грусть

играют нечто мерзкое совместно.

* * *

Болтая и трепясь, мы не фальшивы,

мы просто оскудению перечим;

чем более мы лысы и плешивы,

тем более кудрявы наши речи.

* * *

Подруг моих поблекшие черты

бестактным не задену я вниманием,

я только на увядшие цветы

смотрю теперь с печальным пониманием.

* * *

То ли поумнел седой еврей:

мира не исправишь все равно,

то ли стал от возраста добрей,

то ли жалко гнева на гавно.

* * *

Уже не люблю я витать в облаках,

усевшись на тихой скамье,

нужнее мне ножка цыпленка в руках,

чем сон о копченой свинье.

* * *

Тихо выдохлась пылкость источника

вожделений, восторгов и грез,

восклицательный знак позвоночника

изогнулся в унылый вопрос.

* * *

Весь день суетой загубя,

плетусь я к усталому ужину,

и вечером в куче себя

уже не ищу я жемчужину.

* * *

Сейчас, когда смотрю уже с горы,

мне кажется подъем намного краше:

опасности азарт и риск игры

расцвечивали смыслом жизни наши.

* * *

Читал, как будто шел пешком,

и в горле ком набух;

уже душа моя с брюшком,

уже с одышкой дух.

* * *

Стареть совсем не больно и не сложно,

не мучат и не гнут меня года,

и только примириться невозможно,

что прежним я не буду никогда.

* * *

Какая-то нечестная игра

играется закатом и восходом:

в пространство между завтра и вчера

бесследно утекает год за годом.

* * *

Нет сил и мыслей, лень и вялость,

а мир темнее и тесней,

и старит нас не столько старость,

как наши страхи перед ней.

* * *

Знаю старцев, на жизненном склоне

коротающих тихие дни

в том невидимом облаке вони,

что когда-то издали они.

* * *

Кто уходит, роль не доиграв,

словно из лампады вылив масло,

знает лучше всех, насколько прав,

ибо Божья искра в нем погасла.

* * *

Былое сплыло в бесконечность,

а все, что завтра, — темный лес;

лишь день сегодняшний и вечность

мой возбуждают интерес.

* * *

Шепнуло мне прелестное создание,

что я еще и строен, и удал,

но с нею на любовное свидание

на ровно четверть века опоздал.