Гаранфил - [5]

И Гюллибеим с удвоенной энергией кинулась «на разведку». В тот же день, выследив, в какой дом вернулась из школы красавица, Гюллибеим покрутилась на маленькой пыльной улочке, высмотрела на углу керосиновую лавку, спросила, когда привезут керосин и где найти хоть кусочек мыла… Слово за слово с одноглазым, седоголовым продавцом — в ожидании товара он и сам рад поговорить — и все, что надо, узнала Гюллибеим. Оказывается, девятый класс кончает девушка по имени Гаранфил. Вдвоем с матерью живут. Отец, Мирзали, как ушел на фронт, всего три письма прислал и ни слуху ни духу. А потом пришла бумага от командира — погиб при исполнении воинского долга. И все. Уж как убивалась Бильгеис, совсем в старуху превратилась… Бедствует с дочерью. Настоящее сокровище эта Гаранфил. Без разрешения матери за ворота не выйдет. Теперь таких мало.

На следующий день Гюллибеим постучала в калитку Бильгеис. Нужно было своими глазами заглянуть под крышу старого, с облупленной штукатуркой домика, своими ушами услышать, что думает мать о будущем своей дочери.

А уж как расхваливала она Магеррама, попивая чай с кусочками вареного сахара!

— Эхе-хе, — вздыхала Гюллибеим. — Где сейчас найдешь настоящего мужчину, чтоб как Магеррам мог из камня деньги делать?! Нет больше таких мужчин. Веришь, под жернов мельницы бросишь его — целым и невредимым выйдет. Дом полная чаша, хозяйство, машина. Приданого нет? Очень хорошо. Магерраму не надо никакого приданого. Он другое ценит — чистую душу, послушание. Девушку надо отдавать человеку, знающему ей цену… Он на руках будет носить твою Гаранфил.

Не упрямься — сам бог послал твоей дочери счастье.

Бильгеис долго молчала, задумчиво теребила бахрому скатерти.

— Сердце болит, ведь совсем ребенок еще Гаранфил. Рано ей. Мечтает школу кончить, в институт поступать. Учительницей хочет быть.

Гюллибеим так и подскочила.

— Зачем такой красавице с чужими детьми нервы трепать? А что получают учительницы? Жалкие гроши. Не приведи бог, обидят девушку!

— Да и возраст жениха… Сама говоришь, под сорок ему. Ах, если б Мирзали был жив! — Бильгеис всхлипнула, гостья сочувственно шмыгнула носом.

— Да будет земля ему пухом, свою старость тоже пожалей. С таким зятем и тебе не надо будет больше чужое белье стирать. Смотри, завтра жди в гости.

И Бильгеис сдалась.

Магеррам вошел в дом с таким огромным букетом цветов, будто спрятаться хотел, защитить от первого впечатления свою некрасивость, седеющие усы, морщины под глазами, свои толстые вывернутые губы.

Он протянул букет Гаранфил, она покраснела, замешкалась, спрятала за цветы вспыхнувшее от смущения лицо.

«Ай да Гюллибеим, вот это сваха! Интересно, где разыскала такую красавицу? Никогда в жизни не встречал таких… Разве только в кино. И все-таки… Все-таки… не сойти ему с этого места — где-то видел он эти пушистые прядки над маленькими розоватыми ушами, большие, в густых загибающихся ресницах глаза, нежный яркий рот… Где? Надо вспомнить, иначе не будет покоя… А вдруг не пойдет за меня?» — подумал он с тревогой, уже чувствуя, что не отступится, просто не сможет уже теперь представить, как кто-то другой, пусть молодой, пусть красивый, отнимет у него Гаранфил…

— Вы что-то сказали? Извините. Цветы? Ну что вы, не стоит. Мне сказали, что вас зовут Гаранфил — «гвоздика», и я купил все свежие гвоздики, какие нашел. Их место рядом с вами, самой лучшей в мире гвоздикой.

Он говорил, говорил, сам удивляясь своему красноречию, а память шарила, высвечивала в непостижимых своих запасниках, перебирая поблекшие от времени впечатления, случайные знакомства, промелькнувшие лица.

«Вспомнил!»

— Стакан чая? Если можно, с удовольствием, — он покосился на присмиревшую от удивления Гюллибеим и вытер платком вспотевшее лицо: «Глупая, думала, я по-культурному говорить не могу? С этой девочкой так надо: „извините — пожалуйста“… Моя будет, моя. Если надо для этого соловьем петь — запою. Да, да, это она, он узнал. Но как расцвела! Одеть ее надо, драгоценностями украсить. Все сделаю, ничего не пожалею. Она!..»

Года два назад это было. В сентябре 41-го. Помнится, он вышел с хлебозавода, заспешил от проходной. Не сразу заметил, что кто-то легко семенит рядом.

— Дядя, вы не продадите хлеб?

Магеррам прямо обмер тогда от страха. «Откуда знает?»

— Девочка, с чего ты взяла, что у меня есть хлеб?

— Я… Я по запаху, как только вы вышли. — Она сжала бледные, посиневшие от холода пальцы. — Я очень прошу, дядя.

Недоверчивый, подозрительный Магеррам почему-то сразу поверил ей. На ловушку было не похоже: ни рядом, ни на противоположной стороне улицы никого не было. Время голодное, люди чуют запах хлеба на расстоянии, до тошноты, до обморока, говорят, доводит их этот запах.

Он вытащил из-за пазухи еще теплый «кирпичик» и протянул девочке.

— Ой, белый! — Она вытянула из карманчика заранее приготовленные деньги. — Вот здесь сто рублей! — Сорвала с головы платок, укутала хлеб (наверное, чтоб теплым донести) и побежала к трамвайной остановке, легконогая, тоненькая. — Большое спасибо, дядя! — крикнула уже издали.

Да, да, это была она, он узнал. Похоже, забыла, не помнит. Да где ей вспомнить, она тогда не на него, на хлеб смотрела.