Гансауль и Хак - [8]

Мечник злобно засопел, застывшему на месте пленнику видимо понравилось «нежное» обращение. Амбал сделал широкий шаг, намереваясь вновь пинком придать ускорение. Не вышло. Хак крутнулся, правая рука подхватила атакующую ногу и дернула на себя. В ту же секунду левой ногой голозадый пленник подсек обидчика, а левая ладонь легла на рукоять меча. Мечник левша, потому меч в ножнах носил у правого бедра. К своему несчастью… Хаку даже не пришлось вытягивать оружие, падающий противник «снялся» ножнами с меча. Хак лишь поднял меч чуточку повыше, а затем резко всадил в грудь распластавшегося на земле разбойника, точно в сердце. Лучник, что шел в четырёх шагах правее, дернулся за стрелой. Дурачок. Хак в один звериный прыжок очутился рядом, меч свистнул, прочертил сверкающую дугу, и уже натягивающий тетиву противник остался без лука и левой руки. Ещё один удар вскользь, и лучник, дико завизжав, схватился за живот, культей и здоровой ладонью пытаясь удержать выползающие наружу сизые внутренности. Краем глаза Хак заметил, как на опушке леса, что в трёх сотнях шагов от побоища, показался Гансауль. Завидев схватку, напарник бросился на помощь со всех ног. Главарь взревел, как раненый медведь, вздернув меч над головой кинулся на Хака. Тот молниеносно ушёл вправо, вихрем крутнулся, и меч, зазвенев от дикой скорости рубанул громилу по ногам. Удар чудовищной силы укоротил главаря на четверть, разбойник упал, истошно вопя, засучил обрубками, Хак милосердно отсек противнику голову. Четвёртый разбойник, опешивший от скорой и жуткой расправы, наконец-то опомнился, волосатая ручища проворно выдернула секиру.

— Бросай свой топорик и беги! Жив будешь!

Хак не очень-то и надеялся, что разбойник послушается, так и вышло. Сипло всхрапнув, здоровяк задрал секиру над правым плечом и со свистом рубанул Хака. Ну вернее, то место, где Хак только что стоял. Разбойник не успел даже понять, как этот голозадый шустряк оказался у него за спиной. Хак ударил, ударил ногой по спине чуть выше копчика. Удар страшной силы, разбойник выгнулся, как парус на ветру, и пролетел так шагов пять. Грохнулся обземь, жуткая боль прожгла спину, он дернулся подняться, но с переломанным позвоночником встать уже не судьба. Хак подошёл ближе, в эту минуту подоспел Гансауль. Парень взялся правой ладонью за подбородок скулящего от боли разбойника, левая — на затылок, резкий поворот, сухо хрустнуло, и разбойник вытянулся, обмяк, как сломанная кукла. Гансауль ошарашенно осмотрелся, тяжело дыша и сплевывая, с трудом нашёл что сказать:

— Ну ты… чёрт… четверых… голой зад… голыми руками!

Хак тяжело выдохнул, заколотило нещадно, словно на дворе лютый мороз. Парень поспешно взялся натягивать одежду, но Гансауль остановил, с загадочным видом исчез в доме. Спустя полминуты вернулся, в руках такая же как у него расшитая рубаха и серые, широкие, как шаровары штаны.

— Вот, держи. Получше твоих лохмотьев будет.

— Спасибо.

— Да это не мне спасибо, а хартайцам. Понапрятали добра… такие рубахи в Канагуне знаешь каких денег стоят? А нам, считай, бесплатно…

Рубашка пришлась впору, словно для него шита, а вот штаны малость коротковаты. Хак стянул с убитого вожака сапоги, большие, конечно, но сойдёт. Трясти не перестало, зуб на зуб не попадает, Гансауль с тревогой схватил товарища за плечо и тут же рывком отдернул руку. Тело Хака вибрирует, словно парня бьёт током, дрожащие ноги не выдержали, Хак упал на колени. Гансауль отступил на пару шагов, тут явное колдовство. Не может человека так лихорадить, чтобы плоть под рубахой вздувалась волнами. Хак свалился на бок, заскреб ногами по земле, с жутким воем скрючился в три погибели. Рубаха лопнула в плечах, обнажившиеся мышцы вздулись, на глазах увеличиваясь. Хак тихо застонал, но вскоре совсем затих. Ошарашенный Гансауль ещё долго стоял, туго соображая, как же быть дальше…

Нет, глоды его не убили. Иначе откуда такое жгучее жжение в макушке — мёртвые боли не чувствуют. Цукенгшлор поднял руку, и не открывая глаз, провёл ладонью по голове. Так и есть — вздувшиеся бугорки плоти, на совесть зашито. Долго лежал в звенящей тишине, рядом что-то тихо скрипнуло, вроде бы дверь.

— Да вы никак пришли в себя, господин Цукенгшлор?! Ну наконец-то, а то уж мы волноваться начали!

— Жаль, что не сдох…

Шмальц прям сама любезность:

— Ну что вы, майор?! У вас ещё все впереди, все только начинается.

— Я… говорю… жаль, что ты не сдох!

Собеседник чуть обиженно хмыкнул, но голос звучит ровно:

— Я доложу господину… хм… я доложу, что вы пришли в себя. Набирайтесь сил, разговор предстоит долгий и чрезвычайно серьёзный…

Шмальц ушёл, тихо притворив за собой дверь, Цукенгшлор скользнул взглядом по маленькой комнате, всё стерильно белое — стены, потолок. Из мебели лишь узкая больничная койка и маленький коротконогий столик возле изголовья, тоже выкрашен белоснежной краской. Майор покосился на окно, сквозь неплотно задернутые занавески увидел кусочек ярко-голубого неба. А ещё… ещё кое-что хорошо знакомое. За окном в метрах двухстах темнело угрюмое здание Канагунской городской больницы. Цукенгшлор невольно вздрогнул, до столицы от места боя дней пятнадцать пути. Как же его довезли так быстро? Дверь деликатно скрипнула, и майор отвлекся от тягостных дум, чтобы взглянуть на вошедшего. Узнал сразу, но разум отказался поверить, что перед ним сам глава Имперской безопасности генерал Шайзер. Но нет, виденное не раз на портретах хмурое лицо, злобные поросячьи глазки, огромный шнобель, как у пеликана, и нелепые усы кисточкой, как у Гитлера. Он уверенно вошёл в комнату, следом ужом скользнул Шмальц, в руках тонконогий стул с мягким сидением. Услужливо подставил, Шайзер плюхнулся не глядя. Поросячьи глазки уставились на майора с нескрываемым любопытством, Цукенгшлор в ответ не отвел глаз, подозревая какой-то подвох.