Ганнибал - [132]

Из эпизода, рассказанного Ливием, очевидно, что Ганнибал упрекал карфагенский совет в полном равнодушии к интересам государства; оно довело Карфаген до его теперешнего бедственного положения. И он находил внимательную и сочувствующую аудиторию. Видимо, именно поддержка народных масс привела Ганнибала в 196 г. на высшую должность в государстве: он стал суффетом [Корн. Неп., Ганниб., 7, 4; Ливий 33, 46].

Те речи Ганнибала, которые с большей или меньшей точностью воспроизводит Тит Ливий, показывают, что он стремился к реваншу. Государство не может быть бездеятельным — на языке эпохи это значило, что государство должно воевать, и Ганнибал говорит об этом совершенно недвусмысленно. Оно находит врагов либо внутри (и это, конечно, прямая угроза гражданской войны и физического уничтожения политических противников Ганнибала), либо вовне. Кого же следовало считать внешним врагом Карфагена? Массанассу? Да, разумеется. Это хитрый, упорный, злобный и сильный противник. Но он был опасен не сам по себе. За его спиною стоял Рим, отнявший у Карфагена после I Пунической войны Сицилию и Сардинию, а после II — Испанию и обширные территории в самой Африке, Рим, который медленно, но верно вел теперь дело к уничтожению Карфагена. Да, собственно, и речей никаких не было нужно. Клятву, данную много лет назад девятилетним мальчиком хорошо помнили и его друзья, и его враги. Имя Ганнибала само по себе было символом политики войны против Рима, и последний, конечно, не мог не увидеть в его избрании серьезную для себя угрозу.

Были ли у Ганнибала реальные шансы на успех? Победа над Карфагеном и заключение мира позволили римлянам активно вмешаться в восточные дела, прежде всего в борьбу Филиппа V с Пергамом и Родосом. Это вмешательство (в 200 г. Рим объявил новую войну Македонии) в конечной перспективе должно было привести к установлению римского господства над странами Восточного Средиземноморья; такая опасность могла способствовать возникновению антиримской коалиции, и прежде всего союза между Филиппом V и Антиохом III, владыкой могущественного Селевкидского царства в Передней Азии. Правда, этот союз не состоялся: Антиох III опасался не только римлян, но и чрезмерного усиления Македонии, а потому и не вмешался активно в римско-македонскую войну. Против Филиппа V на стороне Рима выступили все греческие государства, и в 196 г. царь был вынужден пойти на очень тяжелый для него мир. Только когда поражение Филиппа стало очевидным, Антиох III ввел войска в Малую Азию, создавая тем самым угрозу римлянам, а затем переправился в Европу. Назревала опасность новой войны. В этих условиях, если бы удалось объединить силы Филиппа и Антиоха, если бы они ударили по Риму с востока, а Карфаген с запада, можно было надеяться переиграть войну и победить. Даже поражение Филиппа V не уничтожило этой перспективы: Ганнибал имел все основания рассчитывать на Антиоха III и на совместные действия с этим царем, совсем недавно победившим в Мидии и Персиде своих бунтовавших полководцев и отвоевавшим у Египта Финикию, Южную Сирию и Палестину. Этим, конечно, объясняется повышенная дипломатическая активность Ганнибала в первые годы после II Пунической войны, его тайная переписка с Антиохом III, приводившая к установлению все более тесных связей [Ливий, 33, 45].

Главное, что предстояло Ганнибалу на его посту, если он желал всерьез готовиться к новой войне. — сломить сопротивление старых наследственных врагов, все той же антибаркидской «партии мира». Ему недостаточно было просто заставить их замолчать, только настоять на своем. Олигархов следовало уничтожить, если не физически, то политически, вырвать из их рук инструменты власти, ликвидировать или захватить цитадели их господства. Именно таковы были устремления Ганнибала. В своей борьбе он мог, конечно, использовать полномочия суффета; однако главной его опорой была поддержка народных масс, и это выяснилось при первом же столкновении.

Свой удар Ганнибал нанес прямо в солнечное сплетение, по сердцевине олигархической власти.

Ливий [33, 46] пишет, что как раз в этот период господствовало в Карфагене «сословие судей». На протяжении длительного времени одни и те же лица непрерывно исполняли судейскую должность. Имущество, доброе имя, сама жизнь людей находились в их власти, каждый, затронувший хотя бы одного из них, неизбежно сталкивался со всеми «судьями». Мы не имеем достаточного материала для суждения о том, что, собственно, Ливий имеет в виду, говоря о «сословии судей». По-видимому, речь идет о совете 104-х, обладавшем судейскими полномочиями и созданном в V в. карфагенской аристократией для борьбы против попыток военачальников совершать государственные перевороты и присваивать единоличную власть. Такие попытки карфагенские полководцы делали неоднократно в V и IV вв., но тогда они кончались гибелью мятежников. Ситуация повторилась во II в., но теперь Ганнибал переиграл своих противников

Став суффетом, Ганнибал среди многих распоряжений отдал одно, внешне совершенно незначительное, однако послужившее поводом к конфликту, — он приказал вызвать к себе магистрата, ведавшего городской казной («квестора», как его по аналогии с римскими порядками называет Ливий). Магистрат отказался: он принадлежал, объясняет Ливий, к враждебной партии и к тому же по истечении срока магистратуры должен был перейти в «сословие судей», то есть, вероятно, войти в совет 104-х. Конфликт приобретал характер пробы сил, и Ганнибал реагировал соответственно: он послал «вестника» (очевидно, должностное лицо при суффете, исполнявшее полицейские функции) арестовать казначея и обратился к народному собранию, а уж там он говорил не столько о магистрате, сколько о «сословии судей», которые в своем высокомерии не подчиняются ни закону, ни властям. Народное собрание сочувственно встретило речи Ганнибала, и он тут же провел Закон, по которому «судей» должно было избирать только на один год, так что никто не мог занимать эту должность два года подряд. Какова была судьба казначея, неизвестно, да это и не было существенно [Ливий, 33, 46].