Ганнибал - [131]

Один из сенаторов спросил Гасдрубала, свидетельством каких богов пунийцы скрепят договор, если тех, кого призывали раньше, обманули. «Тех же самых, — отвечал Гасдрубал, — которые были так враждебны к нарушителям соглашений». В конце концов и сенат решил поручить Сципиону окончательно заключить мир на условиях, которые он сочтет подходящими. Римляне теперь были настроены в высшей степени примирительно: карфагенские послы просили разрешить им выкупить 200 пленных из знати, а сенат велел доставить их в Африку и там после успешного завершения переговоров отпустить без выкупа [Ливий, 30, 42 — 43].

Наконец, уже в лагере Сципиона, мирный договор[173] был скреплен подписями и печатями (201 г.). Карфагеняне выдали Сципиону свои боевые корабли (как говорили, 500), а также слонов, перебежчиков, беглых рабов и пленных. Корабли римский командующий приказал сжечь в непосредственной близости от Карфагена, перебежчиков-латинян обезглавить, римлян — распять на кресте [Ливий, 30, 43]. II Пуническая война, развязанная Гамилькаром Баркой, его зятем Гасдрубалом и его сыном Ганнибалом, завершилась победой римского оружия.

II Политическая борьба в Карфагене. Реформы Ганнибала

Заключение мирного договора, которого Ганнибал так настойчиво добивался, знаменовало собой полное крушение всех его грандиозных планов и честолюбивых замыслов. Победителей не судят, но, побежденный, он не мог не выглядеть в глазах своих сограждан главным виновником всех бедствий, постигших Карфаген. Противники Баркидов могли с торжеством указывать на то, что политические прогнозы Ганнона, призывавшего еще во время осады Сагунта воздержаться от войны, полностью оправдались. Что такие речи раздавались, в этом не может быть ни малейших сомнений, и Ганнибал ринулся в борьбу за власть.

Мог ли пунийский полководец рассчитывать на чью-либо поддержку? Безусловно. Соотношение сил и группировок в Карфагене не изменилось. В Карфагене по-прежнему сохранились влиятельнейшие круги — купцы и ремесленники, — заинтересованные в торговой экспансии и, следовательно, в установлении карфагенского господства на торговых путях. Известно, что в период между II и III Пуническими войнами карфагенские купцы вели операции не только в странах Средиземноморья, но и в Причерноморье,[174] а также в «стране ароматов», то есть где-то на путях в Индию.[175] С именем Ганнибала прочно связывали идею реванша, и именно это привлекало к нему всех, кто не хотел мирного договора, кто рвался в бой.

На первых порах основным объектом политической борьбы стал вопрос о виновниках поражения. В нашем распоряжении имеется хотя и испорченный, но, бесспорно, реконструированный фрагмент Диона Кассия [фрагм., 86; ср. также у Зонары 9, 14], согласно которому Ганнибал был привлечен на родине к суду за то, что не пожелал овладеть Римом и присвоил добычу, захваченную в Италии. За этим сообщением определенно просматривается попытка олигархов, врагов Ганнибала, возложить только на него ответственность за поражение, скомпрометировать его в глазах демократических кругов и таким образом навсегда избавиться от неудобного и опасного соперника.

Ганнибал не оставался в долгу. Как можно было видеть, уже покидая Италию, он стал распространять версию, что ему не дали победить мелочная скаредность и противодействие карфагенского совета. Эту тему он варьировал при каждом удобном случае. Вот один из характернейших и, по-видимому, многочисленных эпизодов.

Карфагенское правительство собирает деньги на первый взнос в счет контрибуции. Для населения, истощенного войной, этот налог был в высшей степени тяжелым, да и направлялся он на удовлетворение не государственных интересов, а безмерных аппетитов победителя. Понятно, что в совете господствовало подавленное настроение, многие плакали; но именно Ганнибала в этот момент видели смеющимся. Гасдрубал Гэд, тот самый член антибаркидской группировки, который ездил в Рим на переговоры с сенатом, позволил себе упрекнуть полководца его радостью в момент общей скорби: ведь он сам виновник слез, проливаемых в городе. На это Ганнибал, по свидетельству Ливия [30, 44], отвечал: «Если бы у кого-нибудь душу так же можно было видеть, как видно выражение лица, то вы легко бы поняли, что этот смех, который ты бранишь, исходит не от веселого, а от почти обезумевшего от несчастий сердца. Он, однако, не до такой степени неуместен, как эти ваши нелепые и отвратительные слезы. Тогда надо было плакать, когда у нас отняли оружие, сожгли корабли, запретили вести войны с внешними врагами: ведь от этой раны мы погибаем. Конечно, следует думать, что римляне руководились ненавистью к вам. Ни одно государство не может жить в покое. Если оно не имеет врага вовне, оно находит его внутри, подобно тому как слишком сильные тела кажутся защищенными от внешних воздействий, но тяготятся своими собственными силами. Конечно, мы ощущаем из бедствий государства то, что затрагивает частные интересы; ничто в них не поражает больнее, чем потеря денег. Итак, когда с Карфагена стаскивали победоносные доспехи, когда вы видели, что его оставляют безоружным и голым среди стольких вооруженных африканских племен, никто не рыдал; теперь, потому что нужно собирать дань из частных средств, вы проливаете слезы, как будто на похоронах государства. Боюсь, как бы вы очень скоро не почувствовали, что сегодня плакали из-за ничтожнейшей беды».