Ганнибал - [12]

— А ты безмозглый пун. — Я ухмыльнулся и принялся яростно тереться спиной об острый край расселины. После купания какое-то зловредное насекомое залезло под длинный, до колен, шерстяной балахон и укусило меня между лопаток.

— Осквернители коз, вот вы кто оба. — Даниил узнал что-то новое и явно гордился этим.

Иудей жил по ту сторону стены, в юго-западном предместье, расположенном прямо на дороге, ведущей в Тунет[46]. Он работал в садах своего отца и щедро снабжал нас не только фруктами, но и последними сплетнями и смачными бранными словами, услышанными на рынках и дальних окраинах.

Всю первую половину дня я не разгибая спины трудился на отцовском складе, где взвешивал пшеницу, складывал рядами мешки и отмечал их количество на свитке папируса. Потом появился Бостар, и, поскольку больше никаких срочных дел не было, отец разрешил мне пойти с ним погулять. Какое-то время мы бесцельно блуждали по торговой гавани, перекусили в харчевне хлебом и жареной рыбой и с интересом смотрели, как по перекинутым на причал дощатым трапам резво бегают рабы и матросы, занося на корабль бочонки с водой, связки сушеной рыбы, амфоры с оливковым маслом, битком набитые корзины с едой и мехи с вином.

Потом мы бродили по хаотичному лабиринту маленьких улочек, застроенному похожими на кубики домами, пока наконец неподалеку от Бирсы[47] не встретили Итубала. Его отец был потомственным красильщиком, и потому к одежде сына, казалось, навсегда пристал едкий запах краски. Он предложил найти Даниила и вместе отправиться на Пиратское озеро. Так мы называли мелкую бухту в северо-западной части Карт-Хадашта.

Там мы, как обычно, остались до вечера. В двух стадиях[48] от берега виднелось множество крошечных островков, до которых так приятно было плыть наперегонки в теплой воде. В ней также порой можно было обнаружить интересные предметы. Там двумя днями раньше я выловил треснувшую деревянную фигурку то ли богини, то ли демона в женском обличье. Во всяком случае, у нее было пять грудей.

Позднее мы решили пойти погулять и, миновав несколько жалких рыбацких хижин, забрались на скалы близ мыса Камарт. Они прямо подступили к стене, защищавшей Карт-Хадашт с моря. Мы долго дразнили чернокожих стражников с короткими копьями в руках и широкими мечами на поясе. Однако они не понимали по-пунийски и в ответ лишь ухмылялись и плевались.

Солнце зашло слева от нас, и на более отдаленном восточном берегу бухты вершины окрасились багряным цветом. По отливавшей медью водной глади медленно, словно насекомое, у которого оторвали одну или две ноги, ползло военное судно. Вскоре оно войдет в гавань, и стена скроет его от нас. Я долго смотрел вслед кораблю, чувствуя, как что-то дергается в моей груди. Теперь я знаю, что это была неукротимая любовь к дальним странствиям и конечно же к морю.

Всякий раз, когда мне снится этот сон, я просыпаюсь с ощущением, что в моей груди что-то дергается и напрягается. Даже за восемьдесят лет я так и не смог утолить эту жажду. Я объездил великое множество стран, познал нравы и обычаи многих народов. Я пил их вина, слушал их песни, их забавные и страшные истории, торговал их товарами и совокуплялся с их женщинами. Все это было прекрасно, и всем этим я полностью насытился. Но море… ласкающий кожу ветерок над чуть колеблемой легкой зыбью соленой водой заполняет все вокруг резким запахом гибели. Тому подтверждение — качающиеся на волнах доски, выброшенные на поверхность водоросли, мертвая рыба, обрывки парусов. Где бы я ни вдыхал этот запах, будь то на берегах далекой Тапробаны или далеко-далеко по ту сторону Столбов Мелькарта[49], — всегда он преследовал меня во сне. Просто поразительно, что обоняние обладает поистине божественной властью над душой. Но ведь ни один из известных мне народов не воздавал носу божественные почести.

Я никогда не имел ни времени, ни возможности для того, чтобы попытаться вникнуть в тайный смысл так часто повторяющегося сна о так славно проведенном времени неподалеку от мыса Камарт. Не занимался я и разгадыванием загадки собственной души. Наверное, в определенном отношении она схожа с гордиевым узлом, который, как известно, можно было только разрубить[50]. Иначе говоря, для постижения ее тайны потребуется вмешательство извне. Тем не менее мне кажется, что я многое понял из этого сна. В наши дни на покоренных легионерами и подчиняющихся римскому Сенату землях есть только два сорта людей: римляне, считающие себя господами, и все остальные, обязанные им прислуживать. В моем же сне, несмотря на все различия, мы все были равны между собой — и чернокожие стражники, и иудей, и оба пуна, и я — сын метека[51], выходца из Греции.

С этого дня для нас также началась совсем иная жизнь. Перемены бросались в глаза уже по дороге домой. Оказывается, в промежуток между предвечерними часами и заходом солнца поступили новые сведения с полей сражений Великой Сицилийской войны (позднее мы — пуны — называли ее Первой Римской войной), и Совет издал новые распоряжения. Надлежало расширить и расчистить запущенный ров, окружавший город. Множество рабов, пленных и брошенных им на помощь воинов поднимали со дна плиты земли и каменные глыбы или устанавливали за рвом колья с бронзовыми наконечниками. Слышались крики, грохот, звон, скрежет. Люди сновали взад-вперед как муравьи. Лучи заходящего солнца отражались на залитых потом лицах, а также обнаженных плечах и спинах. Они казались отлитыми из меди. Нестерпимо воняло разогретой смолой.