Гангутское сражение. Морская сила - [137]

— На берегу мирных жильцов не тревожить, — наставлял флагман бравого усатого полковника. — Ежели есть офицеры, солдаты — полоните. Попадется живность, скотина — гоните к берегу, наши матросы месяц сухарями кормятся.

Все прошло без заминки, высадка была бескровной, с берега доносились лишь редкие выстрелы. Добыча оказалась неплохой — десятки пленных, — а захваченный провиант целый день перевозили на корабли, грузили талями на палубу живую скотину. В матросских кубриках запахло мясными щами….

Три месяца полновластным хозяином бороздила русская эскадра седую Балтику от Ревеля до Датских проливов. А шведские эскадры затаились, не показывали носа. Не остались русские моряки без трофеев. Однажды попалась и сдалась в плен без единого выстрела двадцатичетырехпушечная шнява.

С окончанием кампании 1717 года на Балтике установилось затишье. На время смолкли пушки, заговорили дипломаты.

Барон Герц тайно приехал в Ревель. Отсюда он держал путь в Швецию. Так сподручнее было скрыть намерение сторон начать переговоры. Из Стокгольма он сообщил, что король готов начать переговоры, но надо условиться, кто на них будет председателем.

Отправляя на переговоры Андрея Остермана, царь повторил беспременные условия:

— Нам мир люб, но так, чтобы Ингрия, Ливония, Истляндия, Карелия с Выборгом навечно нам принадлежали. На том стоять твердо. Прочее чти в грамоте. Сноситься нарочным курьером, без мешкоты. Нынче и шведам по льду Ботники сноситься с нами сподручно…

Издавна, как пчелы на мед, слетались в Москву иноземцы, тянули за собой родных и близких. В свое время царь для воспитания дочерей скончавшегося своего брата, Ивана, определил немца Остермана, приехавшего из Вестфалии. Через лет семь в Москве объявился второй сын немецкого пастора, Генрих.

Привез его с собой Крюйс, соблазнил хорошим жалованьем, взял себе в секретари. Вдовая царица Прасковья нарекла его Андреем Ивановичем. Так бы и прозябал Генрих у Крюйса…

Спустя четыре года при смотре эскадры царем Крюйс представил тому своего любимца:

— Весьма прилежный чиновник, умеет писать важные письма.

Петр сразу спросил:

— Акромя немецкого, каким владеешь?

— Русским, ваше величество, голландским, латинским, французским, италианским.

Петр удивленно покачал головой и тут же распорядился Крюйсу:

— Отошли его к Головкину в Посольский приказ, там он более пользы сослужит.

С той поры и пошел Генрих Остерман в гору. Смышленого переводчика царь брал с собой при наездах за границу, иногда прихватывал и на корабли…

Основной королевской фигурой на переговорах стал Герц. Потому и послал туда царь Остермана. Немец с немцем быстрей найдут общий язык.

На деле вышло, что шведы не торопятся начинать разговор о мире.

Знал Петр, что в Стокгольме немало противников мира с царем. Королевский Совет да принцесса Уль-рика не скрывали своего раздражения политикой Карла. Об этом не раз вспоминал в своих донесениях Долгоруков. Князь Куракин узнал, что и в Лондоне всполошились, узнав о желании Карла к замирению с Россией.

В Стокгольме появились английские эмиссары и предложили королю:

— Англия поможет вам кораблями и деньгами и готова заключить союз против России…

Король колебался, начало переговоров с русскими затягивалось. Четыре месяца Остерман томился ожиданием на острове Сундшер, и наконец в середине мая конференция, как называли переговоры шведы, открылась.

Выслушав предложения царя, Герц отправился в Стокгольм, на доклад королю…

Еще не раз мчались гонцы в Петербург, Герц наведывался к своему королю, а Остерман ездил за советом к царю.

В Стокгольме в открытую говорили, что немец продает Швецию за русское золото. И действительно, со стороны казалось, что только первый министр и король заинтересованы в мирном исходе.

Петр торопил Остермана. В Петербурге Апраксин посоветовал Петру:

— Для устрашения шведов, дабы скорее склонить их к миру, надобно к Аландам галерный флот направить.

Петр на мгновение задумался. Со дня на день решится судьба его сына Алексея. После возвращения из Неаполя он поначалу раскаялся, но не во всем. Заговор против Петра открылся позднее. Теперь, собственно, участь его определена. Не жилец он на этом свете…

— Готовь, генерал-адмирал, эскадру и галерный флот. Двинемся в море. Слышно, англичане свою эскадру в Балтику снаряжают.

В дни, когда в Петербурге допрашивали царевича, на Котлинском рейде шаутбенахта Шелтинга хватил апоплексический удар. Петр приехал к нему на корабль, покрутил головой — контр-адмирал лежал в беспамятстве, дни его были сочтены.

Возвратившись на «Ингерманланд», Петр медленно прошелся по шканцам, поднялся на ютовую надстройку, у среза кормы оперся о резные перила. В последние дни на берег его не тянуло.

От пылающего, удаляющегося к горизонту диска солнца по зеркальной поверхности воды тянулись багряные полосы. Корму изредка приподнимала легкая зыбь, на руль то и дело чуть слышно наплескивались случайные, шальные волны.

О чем размышлял флагман русского флота, любуясь красотами вечерней панорамы? О бренности жизни, личной трагедии, заботах о державе, которую наконец-то разглядела Европа на просторах Балтики. Наверное, и о море, таинственно-грозном и непредсказуемом в бурю и обворожительно-притягательном в часы умиротворения и покоя, как сейчас. Редко выпадали в его жизни такие блаженные мгновения.