Гангутцы - [14]

Жителей города поездами, автомашинами и пешком по шоссе отправляли с полуострова. Напутствуя выселяемых, Экхольм произнес речь в духе инструкций генерального штаба:

— Русские требуют нашу землю. Мы уйдем, но недалеко. Будем жить в Таммисаари, в Бромарве, на Подваландете, чтобы из окон наших жилищ следить за городом и за каждым шагом большевиков. Мы вернемся, на все предъявим им счет!..

Русский бомбардировщик уже кружил над Ханко, когда последние повозки с имуществом горожан уходили из Ганге. Кто-то из соотечественников показывал бомбардировщику кулак, но кто-то приветливо махал русским. Экхольм видел это своими глазами, ему некогда было выяснять предателя, его помощники завершали самую секретную часть подрывного плана: целая система замедленных фугасов, мин-ловушек, «сюрпризов» опутала главные здания и сооружения полуострова, дорогу к Таммисаари.

— Посадочных знаков не выкладывать! — приказал Экхольм. — Пусть возвращаются к Кронштадт.

Но вслед за первым самолетом на лед сели другие. Лед выдержал.

В городке остался один-единственный грузовой форд, за рулем которого сидел присланный из Хельсинки вместе с особой командой капитана Халапохья майор, разумеется переодетый в форму капрала. О его функциях Экхольм мог только догадываться. Этот «капрал» бесцеремонно приказал Экхольму сесть в кабину и повез его навстречу русским: им надо разгружать имущество, финский форд придется кстати.

Но группы десантников появились в порту, в парке. Экхольм вылез из форда и пошел им навстречу, а «капрал» поехал к ледовому аэродрому, — там уже выкатилась из-под бомбардировщика на лед грузовая автомашина-вездеход со срезанной кабиной: очевидно, Советы привезли с десантом и технику, подвязали машину к фюзеляжу самолета.

Экхольм назвался комендантом района и сказал старшему из встреченных им русских — высокому комиссару, что его миссия скромная, он познакомит советских представителей с городом и устроит их, а всеми формальностями займется комиссия, которая вскоре прибудет из столицы. Он любезно добавил, слегка щеголяя своим петербургским произношением:

— Сожалею, что о вашем прибытии узнал только сейчас. Страна настолько обессилена войной, что мы не в состоянии поддерживать нормальную связь с Гельсингфорсом…

Комиссар некоторое время молчал. Экхольму вдруг показалось, что комиссар смеется. «Молодой! Лет тридцать пять, не больше, — с раздражением подумал Экхольм. — А в его годы я был только капитаном».

Экхольм пригласил русских на главный командный пункт. Они прошли к даче по мостику, соединяющему островок с парком. Зенитки убраны, щели и ходы сообщений засыпаны, но следы налетов полностью уничтожить не удалось. Как небрежно залатаны пробоины в колоннах дачи! Видны засыпанные воронки бомб и кора, содранная осколками с сосен.

— Ваши летчики не пощадили дачи маршала, — сказал Экхольм. — Но все, слава богу, позади. Вчера мы были врагами. Сегодня вы мои гости.

— Готов избавить вас от такой неприятности, — рассмеялся русский комиссар. — Нам удобнее поселиться ближе к порту, не затрудняя вас.

— Что вы, господин комиссар! В других домах нет ни дверей, ни стекол. Здесь тепло, камин, привезен из Швеции, маршал любил этот уголок Финляндии, устроенный в английском стиле…

— Нет возражений против камина? — Комиссар повернулся к своим спутникам: — Тогда за дело, товарищи. Будем изучать английский стиль на финской почве.

Глава третья Дипломатия и мины

Саперы Репнина гуськом шли на лыжах к берегу. Впереди бежал Думичев, навьюченный снаряжением сапера — от топора до миноискателя.

Думичев всегда шагал впереди взвода. Он знал наизусть великое множество частушек и песен, а к стихам он сам подбирал музыку и распевал их, как песни, под баян, подаренный ему на родине комсомольцами перед призывом в армию. До армии он был настройщиком гармоний. Думичев обладал тонким слухом и музыкальной памятью. Иногда Репнин разрешал ему на марше играть на баяне, и саперы шли под баян, как под духовой оркестр. Не раз бывало, голодные, промерзшие люди, злые, кажется, на все и всех, добрели, услышав звонкий голос Думичева:

Я свое место в строю найду,

Буду с песней дружить.

Не умирать я в поход иду,

А побеждать и жить!..

Баян остался возле шаланды на попечении коменданта ледового аэродрома. Думичев и сейчас хотел запеть. Но Репнин не разрешил.

Ближе к берегу лед слабый. Камни густо чернели на ледовом поле. Думичев прыгал, как акробат.

«Вот дает, старый крот!» Солдаты давно так окрестили Думичева за ловкость, с какой он проникал в любую щель при поисках мин.

У берега Думичева нагнал и пошел с ним рядом Репнин. Думичев покосился на командира:

— Эх, товарищ лейтенант! Отнимаете у Сергея Думичева историческую славу.

Репнин усмехнулся и промолчал.

— «Был он славный паренек», — запел Думичев, но Репнин одернул его:

— Отставить! Смотреть внимательнее!

У берега мин не нашли. Наткнулись на ряды колючей проволоки. Последний десяток метров перед проволокой Репнин преодолел, как бегун на финише, обойдя Думичева на полкорпуса.

— Резчики — вперед! — по привычке скомандовал Репнин.

Сапер с длинными ножницами и двое откидывающих — так называют бойцов, которые бесшумно отводят в стороны разрезанную проволоку, — выступили из колонны вперед.