Гамсун. Мистерия жизни - [93]

* * *

Жизнь в Нёрхольме шла своим чередом. Хозяйственными работами в усадьбе руководили двое датчан, да и сам Гамсун всегда следил за любимым детищем.

В 1927 году Гамсун написал в Вальдрес своему старому другу Эрику Фрюденлюнду и спросил, не может ли он взять к себе на воспитание старшего сына Туре. Писатель считал, что Туре нуждается в «целительном воздухе Эурдала».

Туре Гамсун вспоминал: «Отец твердо верил в целебные свойства воздуха, солнца и пищи в Эурдале и в своего верного эурдальского друга. Там к нему самому когда-то вернулись силы, там он прожил свои самые светлые годы. То же самое можно сказать и про меня.

…В течение трех лет Эурдал был своего рода центром, где собиралась вся наша семья. После Рождества, уже в новом году, туда приехал мой брат и тоже начал учиться в местной школе, время от времени проведать нас приезжала и мать с сестрами».[159]

Нельзя сказать, чтобы Марии нравилось, что постепенно, быть может, и с лучшими намерениями, одного за другим Кнут отсылает из дома детей.

На склоне лет она с явным неодобрением писала:

«Так как мы редко видели обеих наших дочерей и были ограничены в передвижении, я изобретала немыслимые вещи. Я была столь находчивой ради них, а может, ради себя самой.

Обе они начали путешествовать в четырнадцатилетнем возрасте. Им надо было получить образование. Поэтому он забрал их из средней школы в Гримстаде и отправил сперва в Германию, затем во Францию.[160]

Тогда у меня было чувство, — сегодня не знаю, как оно конкретно проявлялось, — что они занимают слишком много его драгоценного времени, отрывают его от последних крупных романов, которые он писал в Нёрхольме. Он часто повторял, торопливо и лихорадочно: „Мое время не бесконечно, Мария!“ А они были маленькими, очаровательными девочками, в которых уже проглядывала женщина, с чудесным характером и смышленым взглядом. Ему не нравилось, что я была целиком поглощена ими. Может, в нем снова вспыхнула ревность, как в первые годы нашей любви?

Я все время хотела оставаться для них мамой, после того как меня так рано лишили этой роли. Кнут часто выговаривал мне за это. Нельзя носиться со взрослыми детьми, эта привычка перейдет потом на внуков!

Но я внушала себе, что обе дочери иногда нуждаются в моем присутствии. На самом деле это было моей потребностью — быть вместе с ними».[161]

Отношения в семье потихоньку накалялись,[162] но пока все еще более или менее нормально.

1930 год был неудачным для семьи Гамсунов. Сначала прооперировали отца семейства, а весной два месяца провела в постели Мария.

Летом же заболела любимая дочь Гамсуна Эллинор, которая своим упрямым и вспыльчивым характером, непредсказуемостью и чувствительностью очень походила на отца.

;Находясь в Германии, Эллинор заболела анорексией, и Гамсун решил послать ее на лечение все в тот же Вальдрес к Эрику Фрюденлюнду.

Вскоре заболел менингитом Туре… После его выздоровления Кнут, Мария и их старший сын вместе со своим учителем Трюгве Тветросом в 1931 году отправились на Французскую Ривьеру.

* * *

Сначала они поехали на поезде через Швецию, Данию в Германию.

По воспоминаниям Туре, когда они приехали в Берлин, то оказались в центре внимания.

«Преданность немцев Гамсуну, — писал он, — выражалась весьма необузданно: цветы, письма, журналисты шли нескончаемым потоком. Три дня отец просидел в своем номере в „Централ-отеле“, осаждаемый легкими пехотинцами прессы с камерами наготове. Мы с матерью по очереди спускались в вестибюль и объясняли им, что отец никогда не дает интервью… В конце концов осада была снята.

…Потом мы поехали на поезде на юг Германии.

…На Миланском вокзале мы пошли в ресторан. Отец сразу же, невозмутимо, как всегда, начал изучать всевозможные мелочи, на которые ни я, ни мать, и вообще ни один человек никогда не обращает внимания. Водрузив на нос очки, он принялся исправлять погнувшуюся вилку, проверил на глаз, не изогнут ли нож и края ложки. Но больше всего его интересовало, что же написано на столовых приборах…»[163]

То путешествие запомнилось Туре разными мелочами: например, на франко-итальянской границе Гамсун умудрился поссориться с французскими таможенниками. Все дело в том, что он вез с собой из Норвегии табак для трубки, а таможенник потребовал заплатить за две жестянки пошлину в двадцать франков. Гамсун так возмутился несправедливостью требования (ведь он провез банки с табаком через несколько границ), что на глазах чиновника попытался в бешенстве выкинуть их за окно. Таможенник оказался проворнее, выхватил злополучные жестянки из рук писателя и бросился за подмогой. Когда в купе вернулись трое таможенников, которые явно собирались арестовать строптивого пассажира, только дипломатические способности Туре помогли спасти ситуацию. Однако его отец остался недоволен и всё продолжал бурчать по дороге в Ниццу: «Посмел бы он меня арестовать!»

А в отеле в Ницце он решил сам нести свой чемодан в номер и страшно разозлился, увидев, что рассыльный уже сделал это. Во все время пребывания в отеле он не давал служащим чаевых, поскольку привык делать это, когда покидал гостиницу. За такую скаредность семью Гамсуна в отеле невзлюбили. Но, как известно, чем-чем, но жадностью писатель никогда не страдал, а потому громадные чаевые, оставленные в последний день, сделал отъезд Гамсунов из гостиницы похожим на выезд королевской семьи: служащие провожали их до машины с глубокими поклонами.