Гамлет - [8]

Предлагаемый читателю перевод (двадцать третий русский перевод «Гамлета», считая с выполненного А. П. Сумароковым в 1748 г.) сделан мною по тексту Первого фолио, но в некоторых случаях с учетом Второго кварто.

Логика моего перевода несколько отличается от той, которой традиционно следовали переводчики и шекспироведы. Главным образом это касается Горацио, «лучшего друга» Гамлета. По Первому фолио взят эпизод, в котором уже пошедший на службу к королю Горацио приходят к королеве с доносом на Офелию. Сцена, в которой Горацио (а не анонимный Придворный) предупреждает короля о начавшемся восстании Лаэрта (и тем дает Клавдию шанс сохранить жизнь и корону), взята также по Первому фолио. При такой редакции, как мне представляется, становится более очевидна пропасть, разделяющая Гамлета и его «лучшего друга». (См. статью «“Гамлет”. Поэтика загадок» в настоящем издании.)

В комментарии, как правило, дается сокращенный в сравнении со статьей вариант толкования текста.

Ремарки в моем тексте повторяют ныне принятые в английской или русской традиции. Исключения — ремарка, в которой я попытался реконструировать недошедшую интермедию, и очевидно некогда выпавшая в типографии ремарка: «Уходит, за ней Горацио». (Горацио здесь и впрямь должен был уйти со сцены.)

Первая публикация «Гамлета» со списком действующих лиц появилась только в издании 1709 г. (под редакцией Роу).

Этот список, начинающийся с имени Клавдия, сегодня выглядит довольно странно, поэтому он составлен мною заново. В списке тридцать говорящих персонажей (плюс восставшие датчане, которые подают свои голоса из-за кулис).

Во времена Шекспира не считалось зазорным сравнивать нечто живое и правильное с работой хорошо отлаженного механизма. Вопреки распространенному мнению об «условности» шекспировского театра, смею заверить, что в «Гамлете» каждая строка пригнана к другой, как шестерни в башенных часах. И, как в часовом механизме, одна шестеренка поворачивает другую. Этот же принцип органического единства относится к паутине реминисценций и самореминисценций, а также к тончайшей системе всякого рода смысловых мостиков, помогающих читателю разобраться в том, что происходит на сцене и что этому предшествовало.

Шекспировский текст устроен так, что одна ничем не примечательная деталь в столкновении с другой, казалось бы, столь же ничтожной, высекает молнию смысла, на миг освещающую скрытые от зрительских глаз истинные обстоятельства и мотивировки. (Не берусь судить, сколь глубоко мог воспринять такой способ сценического повествования зритель «Глобуса», но поэты пишут не для публики, а прежде всего для себя, если же поэт гениален, то и для вечности). В этом и заключен секрет мнимых шекспировских «противоречий», о которых так любят рассуждать и дидактическое шекспироведение, и оппонирующие ему скептики.

х х х

Еще раз оговорюсь: меня менее всего интересуют те трактовки и интерпретации, которые не следуют из текста, но привносятся, чтобы как-то связать концы с концами. Я исхожу из того, что в контексте европейской культуры шекспировский текст самодостаточен, и дело исследователя состоит только в том, чтобы выявить этот контекст. (При таком подходе, скажем, миф о болезненной рефлексии и странной нерешительности Датского принца можно сдать в архив читательских заблуждений.)

Шекспировское понимание единства времени, места и действия отличается от позднейшего классицистического. Очевидно, когда в последней четверти XVII века «Гамлет» был заново разделен на акты, редакторы текста попытались выдержать принцип «один акт — один день». И это им почти удалось. Лишь в IV акте оказалось сразу два дня. (Что, впрочем, сломало кажущуюся стройность концепции.)

Предлагая новое деление пьесы на акты (см. статью «Формула Шекспира»), я не ставил задачи найти то, чего отыскать невозможно, а просто попытался посчитать число дней, за которое происходит все действие.

Сам того не подозревая, я проделал работу, уже сделанную до меня более трех веков назад, и только после обнаружил, что из указаний внутри текста возникает последовательная и стройная система шестидневного — то есть библейского! — временного единства. Та система, которую вычленили мои предшественники и которая оказалась ими не понята и не востребована.

Указания внутри текста вполне определенны. Шекспир, словно для самого себя (или для грядущего исследователя), заботится указать на время суток (чаще всего это касается полночи), или на то, когда должно состояться событие. К примеру, Гамлет сообщает Горацио, что пираты напали на их корабль на второй день путешествия. Поскольку из слов короля, сказанных перед высылкой Гамлета, мы знаем, что корабль с опальным принцем должен был отплыть до вечера, значит, для Гамлета плавание продолжалось лишь одну ночь и часть следующего дня. Далеко он не уплыл. Вечером того же дня пираты доставляют королю письмо, в котором Гамлет сообщает, что завтра предстанет перед королем. В день, когда Гамлета нет в Эльсиноре, происходит восстание Лаэрта и смерть Офелии.

Все это столь очевидно, что вряд ли имеет смысл останавливаться на каждом упоминании о времени события. Если действие начинается в ночь на воскресенье (первый день недели в западноевропейской традиции), то суммарный результат говорит сам за себя.