Галицко-Волынская Русь - [199]

Видимо, с целью как-то исправить создающееся впечатление историки сводят роль последних лишь к жалким попыткам остановить народ, сделавший свой выбор: «Епископ Артемий и дворский Григорий сначала удерживали народ, но, видя, что ничего не сделают… вышли к князю Даниилу, поклонившись…»[2788] или «…члены боярской партии, которые были в городе, не сумев удержать этого движения, должны были подчиниться Даниилу»[2789]. Все подобные версии, однако, построены на слишком вольном толковании источника и в ряде важных пунктов прямо противоречат его показаниям. По летописи, епископ и дворский удерживали отнюдь не галичан, будто бы рвущихся из города к своему избавителю Даниилу, а самого Даниила, «возбраняющоу емоу» путь в Галич, и делали это уже после того, как в стан Романовича переметнулись все его сторонники из числа галицких жителей. Не имеет никакой опоры в источниках и мнение, будто «"мужи градьстии" вопреки воле дворского Григория Васильевича и епископа галицкого Артемия, служивших черниговскому князю, открыли городские ворота Даниилу Романовичу»[2790].

Нам представляется, действительные события, связанные с откликом галичан на появление Даниила по своему масштабу были далеко не так значительны, не столь единодушным был и сам этот отклик. Конечно, среди горожан были какие-то сторонники волынского князя, позвавшие его в Галич. Это они громче всех кричали с городских стен о своем «держателе», «Богом данном». Возможно, к ним присоединились и те, кто был разочарован черниговскими князьями, считая их «иноплеменными», особенно после того, как Михаил Всеволодович самовольно ушел в Киев, оставив в Галиче молодого сына Ростислава, променяв тем самым галицкий стол на киевский. Сторонники Даниила «поустишася» к нему, надо думать, прямо с городских стен, подобно тому, как некогда триста галицких смердов бежали к Ивану Берладнику, осаждавшему город Ушицу, «скачюч чересъ заборола»[2791].

Но город тем не менее продолжал сопротивляться, поскольку войти в него без борьбы князь так и не смог. Это значит, что отнюдь не все галичане желали возвращения Даниила и готовы были ему подчиниться. Во главе с епископом и дворским — руководителями общины — оставшиеся жители стойко держались перед превосходящими силами противника, но были вынуждены уступить в неравной борьбе. В летописи сказано: «Пископоу же Артемью и дворьскомоу Григорью возбраняющоу емоу (Даниилу. — А.М.). Оузревшима же има, яко не можета оудержати града, ико (яко, по Хлебн. и Погод. сп. — А.М.) малодушна блюдящася о преданьи града, изиидоста слезныма очима и ослабленомь лицемь, и лижюша оуста своя, яко не имеюща власти княженья своего, реста же с ноужею: "Прииди, княже Данило, приими градъ!"»[2792].

Ошибкой было бы думать, что сопротивление Даниилу оказывала какая-то жалкая горстка отщепенцев, противопоставивших себя всей общине. Ведь в таком случае едва ли кто мог реально помешать князю войти в свой город, и ему не пришлось бы прибегать к военной силе, умиротворяя сопротивлявшихся «ноужею». Есть все основания предполагать, что оборона Галича продолжалась не один день, что военные действия растянулись на достаточно значительный срок и носили исключительно упорный характер. Об этом дает понять и сам летописец в свойственной ему образной манере, когда говорит, что предводители галичан епископ Артемий и дворский Григорий вышли к Даниилу с «ослабленными» лицами и иссохшими от жажды устами.

Среди исследователей вошло в правило поправлять летописца в его описании облика епископа и дворского: что вместо «ослабленомь» здесь следует читать «осклабленомь». Получается, что Артемий и Григорий вышли к Даниилу в каком-то противоестественном состоянии — со слезами на глазах и улыбающимися (усмехающимися) лицами[2793]. Подобного чтения нет ни в одном из дошедших до нас списков Галицко-Волынской летописи. Оно — результат домыслов историков, увлекшихся неоправданным представлением, будто летописец обличает не врагов Даниила вообще, а занят каким-то изощренным высмеиванием «хищного и заносчивого, предательского и беспринципного боярства, заботившегося лишь о собственных эгоистических интересах и без тени сомнения бросающего свою землю в водоворот феодальных войн, "мятежей и ратей"»[2794].

В академическом издании Галицко-Волынской летописи «ослабленомь лицемь» переводится как «с печальными лицами»[2795]. В связи с этим, по-видимому, и в новейшем словаре древнерусского языка против термина «ослабленью» появилось новое значение: «3. Печальный, унылый», проиллюстрированное единственным примером — разбираемым нами текстом о событиях 1238 г.[2796] Такое значение, разумеется, лучше вписывается в контекст сообщения об облике епископа и дворского, более соответствует по смыслу предыдущей фразе о «слезных очах». Однако едва ли этого достаточно, чтобы отказываться в нашем случае от основного значения выражения «ослабленью», встречающегося в древнерусских текстах с XI в.: слабый; лишенный силы, твердости, употребляемого как в прямом, так и в переносном смысле[2797], и приписывать данному термину новое, несвойственное ему значение.