Галерея женщин - [191]

Портрет его я обрисовал столь подробно потому, что он сыграл заметную роль в жизни Эстер Норн на ее заключительном этапе. До настоящего момента он не знал ее лично, однако слышал про ее мужа, пусть даже сам его и не встречал. Что касается Доуна, тот однажды мне сообщил, что лично у него никак не может возникнуть интереса к подобному человеку. Поскольку он – отпетый эгоист, пустозвон, филистер, лишенный подлинной творческой жилки. Впрочем, столь резкие суждения могли проистекать из того простого факта, что Доун тогда был еще молод, Д. Д. же исполнилось сорок пять или пятьдесят, и волосы его поседели. Доун был искрометен, физически крепок, Д. Д. же отличался апатичностью, вялостью и трезвомыслием.

Как бы то ни было, после всех пертурбаций с прославленным импресарио, которые пришлось претерпеть Доуну и его жене, после нескольких попыток Доуна сбиться с пути истинного на сцену вышел Д. Д. в качестве друга и по временам спутника Эстер Норн. И вот несколько месяцев спустя тут и там поползли слухи, что между этими двумя возникли тесные пылко-эмоциональные отношения. Поначалу я в это верил с трудом. Разница в возрасте, темпераменте – по крайней мере, в тот момент их темпераменты казались мне несопоставимыми. Впоследствии, размышляя про Доуна, ее первого возлюбленного и отца, я начал сомневаться. Но вот поди ж ты – на некоторое время они исчезли, а потом снова явились в мир, с которым были так хорошо знакомы. При этом – по доходившим до меня сведениям – в житейских и прочих делах, связывавших Доуна, Эстер и ее отца, ничего не изменилось. Ни на йоту. Они продолжали жить в той же квартире, только теперь их редко видели вместе. Что примечательно, Д. Д., вдобавок к своему сельскому поместью, снимал теперь целый этаж в одной из самых приятных частей Виллидж, и время от времени они с Эстер Норн выходили в люди вдвоем.

Мне в этой истории виделось столько странностей и изломов, как практического, так и психологического толка, что она не выходила у меня из головы. И действительно, сперва был этот человек, которого она любила еще до знакомства с Доуном, – человек представительный и интересный, самодостаточный, весьма либеральный, безусловно респектабельный и добрый. Потом был Доун, порывистый и жизнерадостный, при всей своей беспомощности и ненадежности. Потом был этот импресарио, очевидно самый перспективный и профессиональный из них всех: он мог дать ей больше других, однако она отвергла его ради Доуна. Теперь же появился любопытный, но довольно переменчивый и непредсказуемый Д. Д.

Именно он в этот момент и ошарашил меня сильнее прочих. Дело в том, что если обратиться к сущности Д. Д., придется сказать, что в его возрасте и с учетом его неоднозначного, беспокойного, лоскутного прошлого, не говоря уж о нынешних его семейных узах и общественном положении, ему нечего было предложить молодой и привлекательной женщине. Да, он не был обделен умом, обладал репутацией и средствами, однако по причине кастовости, которой были пронизаны все его мысли и поступки, нетрудно было догадаться, что он способен разве что снизойти до отношений, которые, во всяком случае, не уронят его светских прерогатив. И это было коренным свойством его натуры. В силу своего происхождения, воспитания и той свободы, которую дают щедро выделяемые родителями средства, он привык к мысли, что принадлежит к миру, отделенному от серой толпы и вознесенному над ней. К этой серой толпе относились все, кто не располагал деньгами и весом в обществе, в том числе и такая девушка, как Эстер. В то же время – это я уже постарался показать – определенная либеральность мысли и темперамента толкала его на то, чтобы проявлять особое внимание и интерес к тем фигурам из этой массы, которые способны продемонстрировать, что силой своих мыслей и чаяний вознеслись выше уровня, который определен этим людям от рождения. И наконец, про него также надлежит сказать следующее: он далеко не во всем походил на человека, которого пресыщенность сделала жестоким или безразличным к настроениям и нуждам других. С виду он был человеком легким, беспечным, компанейским – но этот вид был обманчив. О том, что в духовном смысле эгоизм его и безразличие не знали границ, знали не многие. Доказательством вышеизложенного для меня стало то, что в материальном смысле Эстер ничего не выиграла от их отношений. Она жила, ела и одевалась как раньше.

Встретив ее на улице в самый разгар этой истории, я поздоровался, и некоторое время мы шли рядом. Молчание прервалось не сразу, но шагов через сто она сказала: «Ты ведь волей-неволей думаешь про нас с Д. Д., правда?» – «Совершенно верно», – ответил я. «Что ж, попробую внести некоторую ясность: для меня это потрясающее переживание, одно из самых потрясающих за всю мою жизнь, и крайне своевременное. Я заранее знала, что ты, скорее всего, не поймешь. Но я говорю правду». – «Готов в это поверить, – ответил я. – Полагаю, с ним все, как с Доуном: ты ему нужна не меньше, чем он тебе». – «Этого я не знаю. Знаю лишь, что он мне нужен. Он дает мне духовный подъем, который мне необходим». Впоследствии я часто обдумывал ее слова. Вне всякого сомнения, они были правдой.