Галерея Миров - [11]

Вещей было немного: по большей части консервы, вода, оружие, ну еще, пожалуй, одеяла… и что-то тяжеленное в ивовском рюкзаке. На сборы ушло минут двадцать, если не меньше.

Еще пять минут ушло, чтобы запрятать длинные лыжи за ящики. А оставшиеся короткие больше напоминали снегоступы. Видимо, сейчас важна не скорость, а умение хорошо держаться на снегу.

Денис впервые увидел Ива и Рон в полном вооружении. Просто две машины смерти. Через плечо Ива висел автомат, кажется «Гризли», к поясу крепился длинный изогнутый нож и граната, в карманах было штук по десять запасных обойм. Рон выглядела не менее грозно. За плечом — снайперская винтовка, почти касается высокого походного рюкзака, на поясе — две сумки — одна для патронов, другая для снайперских причиндалов (вроде прицела и инструментов для разборки винтовки) и два магнума. Один — в не подходящей ему по размерам кобуре, другой — просто заткнут за пояс. Ив нес что-то неизвестное и тяжеленное, а также консервы и другие съестные припасы, Рон — всякую медицинскую мелочь и первое одеяло (оно было не тяжелое, но занимало почти весь рюкзак), а Денис вызвался нести второе, просто свернув его в рулон, концы которого связал веревкой, и перекинув через здоровое плечо… хитро. Одеяло держится само — руки… то есть, рука свободна.

Последний взгляд на бункер, приютивший их, шаг из тьмы в тьму, и вот ледяной воздух уже щекочет ноздри, а зимний ветер упорно пробивается сквозь одежду. Душно. Холодно, а душно все равно…

На коротких широких лыжах идти было на удивление легко, а держать равновесие — еще легче. Идешь как будто по ровной земле, ни за что не поверишь, что под тобой метров десять снега и льда.

Издали показалось бы, что по снегу идет один человек, а не три — последнего выдавала черная форма «Грифа». Двое других, одетые в бело-серые камуфляжные комбинезоны были почти незаметны, как и должны быть настоящие «Невидимки». Ив шел впереди, а Рон — сзади, она держала за руку Дениса. Наверно, чтобы он не отстал. Да, наверно так, ведь удрать в нынешнем состоянии он бы просто не смог.

Сколько они шли? Час, два, больше? Денису казалось, что идут они наугад, но двое прекрасно знали дорогу. Сначала идти было легко, потом путь пошел в гору, даже лыжи пришлось снять, а под снегом все чаще оказывался предательский лед. Денис падал, разбивая коленки, царапая ладони, но вновь поднимался, сжав зубы. Он совсем выдохся и, если бы не Рон, не отпускавшая его руки, он сдался бы. А ведь сам предложил идти сегодня, понадеявшись на свои силы. Значит должен дойти. Должен.

Но это был самый тяжелый переход в его жизни. Хотелось упасть и больше никогда не подниматься… ничего не менялось, как будто он не шел, а все время топтался на месте… неизвестно зачем, да просто чтобы занять мысли, Денис начал считать шаги… досчитал до ста тридцати и сбился…

— Тебе тяжело? — спросила Рон. — Давай свое одеяло.

— Нет, я донесу. Лучше поговори со мной о чем-нибудь, чтобы легче было идти.

— Я расскажу тебе свой сон. Хочешь?

Денис кивнул.

— Начну с самого начала, с самого первого сна. Я видела лес, высокий, живой, а над ним возвышались горы. Так далеко, как… в тумане. Они были голубовато-белые. Наверно потому, что на них лежал какой-то особенный снег. А выше гор было небо, чистое и синее, как твои глаза. В этом небе летали птицы — самые свободные существа на свете…

Голос Рон как бы преобразился. Из хрипловатого, прокуренного он стал чистым, как звон ручья. И Денис, слушая его, забыл обо всем. Забыл, что вокруг серо-белая пустыня, что воет одинокий ветер, что впереди, как молчаливый проводник, ровно шагает Ив, что где-то за ними по пятам идет шайка людоедов. Он забыл, что болит простреленное плечо, раскалывается голова, и ноют разбитые колени. Сейчас для него существовал только голос Рон и тот сказочный мир, что она видела во сне. Денис не удивлялся, откуда человек, родившийся после Войны, может знать о лесе, он просто слушал, машинально шагая по колено в снегу… благодаря Рон, сил хватило еще на час.

Россыпь радужных брызг, как во сне. И чужая реальность, покачивающаяся на неспокойных волнах боли и зыбких — тошноты. Все в размытых пятнах, точно на картинах импрессионистов. Голос Рон единственное, что осталось более-менее четким. Звуки всегда исчезают последними…

Это действительно похоже на сон… сон ученика, который еле держится, чтобы не уснуть прямо за партой, сон солдата, которому нельзя спать на посту, сон, которому не дают воли, когда надо держаться реальности. Борьба с собой.

— Всё, пришли, — сообщил Ив, открывая дверь какого-то древнего бревенчатого домишки, который был покрыт кое-как обрывками серо-белого маскировочного брезента.

Денису не верилось, что это все. Ничего не соображая, он, точно раненый зверь, из тех, что всегда умирают в одиночестве, забился в угол, завернувшись в холодное, засыпанное снегом одеяло, которое всю дорогу тащил перевязанное веревкой. Рон это растаявшее мокрое одеяло у него забрала, а взамен дала свое, из рюкзака. Оно тоже было холодное… холод… так холодно, что зубы отбивают чечетку.

Пока шел, Денис из последних сил боролся с подступающим сном, а сейчас, когда можно спать, сколько хочешь, тот самый сон решил сыграть с ним злую шутку. Не дать того сладостного забытья, покоя и отдыха. Денис то и дело просыпался от малейшего шума, но, открыв на какой-то момент глаза, задремывал снова… его все время преследовало то отвратительное чувство, когда хочешь спать и не можешь…